— Опять «зачем»?! Уж коли дурить, так по-крупному, ну и через кого ж еще дурить, как не через Него Самого. Тошно мне преображаться в сей ненавистный мне образ, ой тошно, ой тошно, однако чего не сделаешь ради успеха дела. Помню, монах один... ух крепок был, а как увидел перед собой образ разлюбезного ему Христа, так и побежал за ним, точно собачонка. Обо всем забыл, даже о том, чтобы перекреститься и меня перекрестить, ух!.. Я ему одно только сказал: «Иди за мной». Ну а как до пропасти дошли, я по воздуху, а он вниз, кубарем, ха-ха-ха!
— И ты был похож на Христа?
Федюшке вспомнился сейчас Христов лик на иконе, что висела невдалеке над его кроватью. Уж больно он не вязался с внешностью Постратоиса.
— Ты сомневаешься?! — В скрипении постратоисовского голоса явно слышались нотки обиды. — Так смотри ж! — вскричал он.
И перед Федюшкой возник тот самый образ, что глядел тогда на него с иконы, спешно теперь убранной бабушкой. Только нимба не было вокруг головы того облика, что стоял сейчас перед Федюшкой.
— Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас, — услышал Федюшка из уст того, кто стоял перед ним. Никогда и ни у кого до этого не слышал Федюшка подобного голоса, необыкновенно благозвучный, он проникал в самое сердце, за этим голосом хотелось идти, куда бы он ни позвал. И такой голос никогда не позовет в пропасть. И почему-то показалось сейчас Федюшке, что не таким голосом был позван в пропасть тот несчастный монах...
— Ну, как? — перед Федюшкой вновь стоял Постратоис.
— Здорово, — грустно сказал Федюшка, — и голосом похож.
— Голосом? А откуда ты знаешь, какой у Него голос? — подозрительно спросил Постратоис.
Федюшка пожал плечами, не зная, как ответить, не знал он, конечно, какой у Христа голос, но, наверное, он должен быть именно таким, в сердце проникающим.
— До чего же тошно, — сказал устало Постратоис, — это превращение всегда мне стоит бездну сил... Голос, говоришь, похож? Иногда мне даже кажется, что я теряю управление над этим образом и будто Он мною управляет... Однако я заболтался. Пора к гееннскому огню!
— Да! — воскликнул Федюшка.
И стоящий в ушах благозвучный голос улетел.
«...Я успокою вас» — совсем тихо донеслось откуда-то из страшно далекого далека и пропало. Обо всем на свете забыл Федюшка от вскрика Постратоиса «пора к гееннскому огню», ничего больше не нужно ему было.
— Вперед, к гееннскому огню, — не своим голосом заорал Федюшка, — вперед, за бессмертием!
— Бр-раво, юноша, перейдем, так сказать, к десерту нашего праздника.
— А далеко идти? Или опять лететь? — нетерпеливо спросил Федюшка.
— О нет, отлетались, — ухмыляясь, сказал Постратоис, — теперь наш путь — вниз, в могильный Провал и вдоль адского оврага, прямо к геенне огненной. Если не мешкать, быстро доберемся. А чего нам мешкать-то, а?
— Адский овраг? — недоуменно переспросил Федюшка, — а он что, в аду?
— Ну а то где ж?
— Так он есть, ад?
— Ох-ха-ха-ха, ну, а как же ему не быть?
— А... а ты ж говорил, что невозможно поверить, что после смерти здесь наступает жизнь там.
— Говорил. А разве возможно в это поверить? А? Да, в это так же невозможно поверить, как невозможно этого избежать. — Постратоис злорадно усмехнулся: — Ну а куда ж, скажи мне, деваться душам умерших людей? А? Некуда им больше деваться. Пожил достойно в свое удовольствие, ну и пожалуйте к нам, в наше удовольствие, ха-ха-ха... Ты и деда своего там встретишь... Ну а где ж ему еще быть? Странный даже вопрос. Да им там неплохо, неплохо... Там у меня неограниченное право на труд. Отбоя нет от желающих попасть в разряд трудящихся, ибо только так можно
