классе согласно осмотру гинеколога только одна девочка! Де-ти... Вот о чем молиться надо! Ему, вон, молиться, — женщина перекрестилась и сделала поклон в сторону развернутого рулона, — а не шутовское безобразие устраивать. А ты слушай, слушай про себя... Просил он... Ты просил, чтоб срок скостили тебе, одна мысль была, что сидишь ни за что, а о девочке своей и не вспоминал...
— А я и сидел ни за что! А что она родилась — не знал!
— Все врешь. Сидел за дело, все заповеди нарушал, а вместо покаяния Небесам грозил, выпускайте, мол.
— Какие заповеди я нарушал?! Не в чем мне каяться! Никого я не убил!
— А дочь свою?!
— Чего ты мелешь?! Да не знал я тогда вообще, что она родилась.
— Врешь! Будущая мать ее, когда ты еще на свободе был, говорила тебе. А ты? Продолжал блудить напропалую, пить да наслаждаться. Вся дрянь твоя дочке и передалась. И когда убивали ее собутыльники на той блудливой пьянке — это ты ее убивал! А когда узнал, что убили, то даже вздоха молитвенного не было у тебя об упокоении убиенной отроковицы, дочери твоей. Так вот сейчас хоть уйди с позорища сего. Знай, что жива дочь твоя, ибо «никто из нас не умрет, но все мы изменимся» — так сказал апостол Павел, ученик Того, Кого вы тут засудить собрались... Как Сам Он воскрес, так и мы все воскреснем. Что ответим тогда? Что с этим вот об-ви-ни-те-лем в богохульном позорище участвовали?!
Напряженная тишина царила в зале, пока длилась эта перепалка. Председатель суда, троечница Галя Фетюкова, очень внимательно слушала и неотрывно смотрела на обличавшую женщину. И, когда та закончила и затерялась где-то в дальних рядах, Галя Фетюкова смотрела уже в себя и не слышала враз возникшей кутерьмы и всеобщего гвалта: почетные гости, жестикулируя, возмущались, обличенный тоскливо смотрел в пол, свободный обвинитель метался по сцене, успокаивая собравшихся, но даже его громоподобный голос не помогал.
Галя же Фетюкова думала об услышанном — что все воскреснут. Что-то было такое в облике обличавшей женщины, что заставило Галю вдруг задуматься о сказанном. Много раз она с оравой нетрезвых сверстников бывала на Крестном ходе на Пасху и вместе со всеми выкрикивала «Христос Воскресе», совершенно не задумываясь, что это значит и вообще, значит ли чего. Она перевела взгляд на Лик на рулоне и негромко спросила:
— А разве можно воскреснуть?
Оказывается, гвалт уже притих и вопрос ее был услышан.
— Да о чем тут говорить! — заголосил было массовик-затейник, но Галя Фетюкова пресекла.
— Я здесь председатель, — громко заявила она, — и прошу меня не перебивать.
Массовик-затейник замер и рот открыл. Ряды почетных гостей также изумленно застыли.
— Можно! — раздался ответ адвоката. — Ему, Кто скорбным ликом смотрит сейчас на нас, возможно все. И Он воскрес на третий день, после того, как Его распяли.
— Сказочки это, гражданин адвокат, — начал было массовик-затейник, но адвокат перебил:
— А тебе слово председатель не давал. Долбану вот крестным знамением... Не сказочки это!.. И я это докажу. Меня не перебивать, мне отвечать на вопросы, если я их буду задавать...
На Арфу Иудовну было страшно смотреть, она бы задушила сейчас адвоката, она бы в клочья изорвала рулон, она бы... но сил у нее не было не то, чтобы до сцены дойти, но даже подняться. И голоса не было. Она жуткими глазами буравила ряды почетных гостей, она призывала страстным расстрельным взглядом: да встаньте же, да пресеките! Но никто не двигался, а зав РОНО просто умирал от тоскливого ужаса, Магда Осиповна держалась за больное сердце. Лучше всех было артисту Эблинскому, ряженному под Льва Толстого, он просто спал, сморенный выпитой бормотухой.
А троечнице Гале Фетюковой вдруг вспомнился собственный вопрос на том классном собрании, когда впервые возникла Арфа Иудовна: «А Кто Он, Христос?» А действительно — кто Ты? — обращалась она сейчас, как к живому, к изображению Его на рулоне. Сейчас ей отчего-то казалось, что изображение это как-то воздействует на то, что происходит в зале, что суд пошел куда-то не туда. Не знала она, что Андрей Елшанский впервые в жизни пребывает в том состоянии, что называется молитвой. Именно так отметилось его состояние для самого себя. Весь он переполнен был выкриками просительными к Изображенному на развернутом рулоне: «Господи, помоги!» Много раз повторял он эту фразу у себя дома по утрам и вечерам, когда вставал с понуканием матушки своей на вечернее правило, но чтобы так выкрикивалось истово (неслышно ни для кого), это было впервые. Впервые им была осознана фраза из Евангелия (о котором он здесь во всеуслышание сказал): «без Меня не можете творить ничего», впервые он увидел ту жуткую силу, которой обладал массовик-затейник, но которая в ничто обращалась от перекрещивания его
