Ирландии.
– Папа, – задумчиво спросила Равена, – а на той плантации, где мы будем жить, есть рабы?
– Ну конечно, дитя мое. А кто же еще обрабатывает землю, выращивает и собирает хлопок? Все хозяйство на Юге аграрное.
– А белым американцам никогда не приходило в голову, что они сами могут работать на земле?
Такой поворот разговора герцогу совершенно не понравился.
– Знаешь, Равена, ты еще ребенок, и таких вещей тебе не понять.
– Никакой я не ребенок, – твердо возразила Равена. – Я женщина.
– Хорошо, пусть так. Молодая женщина. Но все равно тебе трудно разобраться в подобных вещах.
– Ну так помоги мне.
– Ладно, – тяжело вздохнул герцог. – Прежде всего население северных штатов превосходит население Юга больше чем в пять раз. На Севере – промышленность, на Юге – сельское хозяйство. Вот так они и дополняют друг друга. Естественно, поток иммигрантов оседает прежде всего на Севере – в промышленности легче найти работу. А на Юге рынка рабочей силы фактически нет.
– Потому что негры работают бесплатно?
– Ну что ж, если тебе угодно, пусть будет так. – Герцог побагровел. – Только пойми простую вещь: экономика Юга целиком держится на рабском труде. На Севере фермерские хозяйства небольшие, и доход они приносят быстрый. Наемных работников здесь раз-два и обчелся, больше и не надо. На огромных хлопковых плантациях Юга это невозможно.
– А у тебя лично сколько рабов, папа?
Герцог отвернулся. Разговор этот явно смущал его все больше и больше.
– Точно не скажу. Где-то около сотни.
Равена молча подняла взгляд на отца, и вынести это молчание было тяжелее, чем если бы она упрекнула его в открытую.
Пришлось ему, пересиливая себя, самому сказать:
– Я знаю, о чем ты думаешь. Что ж, и на мой взгляд, сама идея рабства – идея позорная. Нельзя с ней мириться. И тем не менее годами я принимаю эту систему и живу жизнью крупного землевладельца, в то время как мои наемники – мои рабы – умирают от голода и болезней.
– Это неправда, Эдвард, – запротестовала его жена. – В Ирландии ты был самым лучшим помещиком. Крестьяне сами говорили это, я собственными ушами слышала. Добрым, щедрым, чутким к их нуждам.
– Да, но я заставлял их обрабатывать мою землю, как делал это и мой отец. Ты совершенно права, Равена. Я говорю одно, а делаю другое. – Он закрыл глаза и сильно ущипнул себя за нос. – Представляешь, я ведь в жизни не видел ни одного черного.
– А разве мы видели? – откликнулась герцогиня.
– В Америке говорят, что ниггеры не люди, а чуть ли не обезьяны.
– Точь-в-точь как англичане об ирландцах-католиках, – вставила Равена.
– Вот-вот, и я о том же. Уж мы-то наслышались этих постыдных речей, всю жизнь прожив среди ирландцев.
– Мы и сами отчасти ирландцы, – гордо сказала Равена. – Дорогой Дан О’Коннел.
– А теперь нам предстоит жить среди черных мужчин.
– И женщин, – со значением добавила Равена.
Герцог улыбнулся:
– Смотрю, ты гордишься тем, что ты женщина.
– И тем, что в жилах моих течет ирландская кровь. Этим точно, горжусь.
Герцог обнял жену и дочь.
– А я горжусь тем, что Бог дал мне в спутницы двух таких замечательных женщин. И мы должны добиться того, чтобы эта страна, Соединенные Штаты, наш новый дом, гордилась нами.
– Да будет так. – Равена крепко прижалась к отцу.
В тот же вечер Роза, расчесывая Равене перед сном волосы, получила первый урок демократии, в условиях которой всем им предстояло отныне жить.
– Теперь, обращаясь к отцу и матери, ты не будешь говорить «ваша светлость». В Америке нет титулов.
– Ну как же так, мисс Равена, – запротестовала Роза. – У меня ничего не получится. Для меня они навсегда останутся герцогом и герцогиней Ольстерскими.
– Что ж, придется тебе поднапрячься. Отец говорит, что над титулами в Америке потешаются.
Два дня спустя, когда они сошли на берег в Ричмонде и оказались среди членов комитета по встрече герцогской семьи, Равене пришлось вспомнить эти слова.
Среди встречавших были: полковник Эйнсли Купер, крупный мужчина лет шестидесяти с развевающимися седыми волосами и седой же, как на портретах Ван Дейка, бородой; Льюис Хастингс, долговязый брюнет с болезненным цветом и угрюмым выражением лица; полковник Картер Тейлор, личность совершенно необъятных размеров, с красным, как у Санта-Клауса, лицом и бородой.
