– Ты все еще не понимаешь, – сказала она. – Папа верил в свои привидения, считал, что их появление объясняется особыми свойствами шоссе. Отсюда и выбор места. С какой стати ему открывать музей где-то еще?
– Конечно, – согласился Говард. – Я не подумал. Наверное, мне просто обидно, что у него ничего не получилось. Мне бы хотелось как-нибудь туда съездить. Посмотреть, из-за чего сыр-бор. Насколько я понимаю, здание еще стоит. Я вчера мимо него проезжал.
– Да, стоит. И принадлежит миссис Лейми. Впрочем, оно ни гроша не стоит. Крыша протекает, в стенах – термиты. Для ресторана слишком маленькое, а поскольку у нас введен запрет на строительство за городом новых домов и снос старых, никто ничего с ним сделать не может. Поговаривали о том, чтобы открыть там сувенирную лавку, продавать поделки из мамонтового дерева, кажется: лампы, резные мелочи и прочую ерунду. Но ничего не вышло.
Они свернули с шоссе в Мендосино. В воздухе висела легкая предтуманная дымка, вокруг луны образовался размытый красноватый ободок. Кое-где вдоль обочины были припаркованы немногочисленные машины, но свет не горел ни в одном из заведений, кроме «Отеля Мендосино», где в баре было довольно тихо.
– Можно мне посмотреть бутик? – спросил Говард. Кивнув, Сильвия порылась в сумочке в поисках ключей.
Их шаги гулко отдавались на улице. Внутри магазинчик был пустым и опрятным, ни дать ни взять – минималистский этюд: стены обшиты светлой сосной, паркет из той же светлой сосны, и, как показалось Говарду, почти никакой одежды на деревянных вешалках. Благодаря такой пустоте бутик смотрелся очень стильно, но едва ли приносил много денег. Говард пощупал шерстяной шарф грубой вязки, глянув на свисающую с него бирку с ценой: «восемьдесят девять долларов».
– Продается?
– Летом. Местным большинство вещей не по карману.
Скользнув за прилавок, Сильвия начала перебирать бумажки. Говард осматривался. Тут была стопка деревянных плошек, вырезанных из чаги, пара ковриков, несколько причудливых стеклянных вазочек и два плексигласовых подноса с кустарными фольклорными украшениями. Все дорогое – авторская работа мастеров из глубинки. Много тут как будто было только свободного места. На одном конце прилавка стояло с полдюжины книг по искусству оригами и лежала узорчатая бумага, нарезанная на большие листы и вложенная в целлофановые пакеты с пошаговыми инструкциями, как сворачивать. Рядом лежали птичка- оригами и оригами-яйцо, это последнее было сложено так изящно и с таким множеством граней, что, казалось, вообще не имело острых краев.
Над прилавком висели еще с десяток свернутых существ, в основном рыбки. Они были поразительно замысловатыми – тысячи крохотных складочек из листа, который изначально был, вероятно, огромным.
– Все еще складываешь бумагу? – спросил Говард.
– Ага, – ответила Сильвия.
Она казалась отчужденной, может, сердилась на легкомыслие Говарда, или все еще была расстроена из-за аренды и натянутой обстановки за обедом. Говард спросил себя, не пора ли заговорить о свернутой лилии, но решил, что не стоит.
– Своего рода терапия.
– А-а, – протянул Говард. – Терапия. – Почему-то слова о терапии все испортили.
Открыв ящик с мелочью, Сильвия с силой ударила по краю свертком монет по пенни, сломав его пополам. Говард заметил, что некоторые банкноты в ящике тоже свернуты: в галстук-бабочку, в носок и туфельки для эльфов. Протянув руку, он взял однодолларовый галстук-бабочку из доллара и удивленно раскрыл глаза.
Сильвия пожала плечами.
– У меня уйма свободного времени.
На другом конце прилавка стояла пара китайских корзинок с кристаллами, в основном аметистами и кварцами, среди них тускло поблескивали медные медальоны, браслеты, крохотные пузырьки травяных вытяжек и масел. Дальше виднелись полки с книгами, полными нью-эйджевских рассуждений о мистических свойствах камней, о реинкарнации, выходе из тела и астральных путешествиях. На бросовом буклете красовалась какая-то розенкрейцеровская ерунда. Еще висел календарь местных событий, рекламирующий выступления самозваных мистиков, ясновидцев и подателей советов всех мастей.
Говард положил доллар-бабочку в ящик и взял листовку розенкрейцеров. На рисунке Бенжамин Франклин как будто изображал Мистера Картофелину[4].
Подпись внизу гласила: «Почему этот человек был великим?» Говард усмехнулся: в голове у него тут же всплыло несколько возможных ответов.
– Тебе вовсе не обязательно насмехаться, – сказала вдруг Сильвия.
– Но я ведь не насмехался, правда? Во всяком случае, не нарочно. Ты только посмотри на этого Бенжамина Франклина! – Он повернул листок так, чтобы ей было видно. – Что у него с лицом? – вопросил он, как надеялся, достаточно серьезным и убедительным тоном, а потом надул щеки и скосил глаза. Он было рассмеялся, но складка на лбу Сильвии стала только глубже, а потому он усилием воли сдержал смех. – Честное слово, – он обвел рукой кристаллы и книги, – это все очень… модерново, ведь так? Очень стильно. Я люблю всякие нью-эйджевские штучки. Такие взаимозаменяемые, как бумажные подгузники. В этом году твой кусочек кварца исцеляет артрит или вызывает дух Зога[5]; на следующий год он станет украшением на каминной полке, а ты уснуть не можешь, так тебе хочется азиатскую собачку за три тысячи долларов. Что было модно в прошлом году? Перекачка биоэнергии через кухонные комбайны? Я думал, розенкрейцеры публикуются в журнале «Судьба».
Тут он осекся. Он начал с легкой шутки, а потом скатился вдруг на издевки. Дядюшка Рой посоветовал бы ему не говорить правды или, если говорить, то какую-нибудь подправленную версию. Пользы от этого никакой. Станет только хуже.
– А ты всех видишь насквозь, – сказала Сильвия.
Он пожал плечами, немного уязвленный таким ироничным ответом.
