она знала, не имел привычки заискивать. А сейчас в голосе стоящего перед ней мужчины явно проскальзывали унизительно-просительные нотки.
— Принимаю приглашение, — улыбнулась она. — Спасибо.
Они отправились в маленькое кафе, где Николь часто бывала.
— Здесь нет официантов, — сообщила она. — Заказанное ставят на поднос, ты расплачиваешься и о тебе больше никто не вспоминает.
— Давай поступим так: ты заказываешь ланч на двоих, а я займусь поисками свободного столика.
Не дожидаясь ответа, Гейбриел сунул ей в руки деньги и захромал в темный угол, хотя свободные места были и в центре зала, и у окон. Николь понимала, почему Гейб предпочел полумрак — стеснялся шрамов, которые стали бы еще заметнее на безжалостном дневном свете. Однако Гейбриел Геллахер зря волновался. Он все еще был красив, а шрамы украшают настоящего мужчину. К тому же его внешность мало занимала Николь, она видела только человека, которого когда-то страстно любила. Но по тому, как Гейбриел низко склонил голову, Николь вдруг догадалась, что он не знает этого и боится, что его обезображенное лицо оттолкнет бывшую возлюбленную.
— Гейб, не стоит переживать из-за внешности, — тихо сказала она.
— Тебе легко говорить. Я помню, каким было мое лицо, и не уверен, что смогу когда-нибудь смириться с новым обликом. Зря мы сюда пришли, здесь слишком людно. Начнут на меня глазеть… Мне следовало пригласить тебя в «Вязы».
— Почему же ты этого не сделал?
— Боялся, что не придешь.
— Напрасно, — улыбнулась Николь.
— Я не по-джентльменски вел себя прошлой ночью. Ты, конечно же обиделась?
— После того, что ты пережил, ты имел на это право.
— Не делай для меня скидок, Ники. Не оправдывай. Жалость унизительна.
— Прости, Гейб. — Она обругала себя за бестактность.
— И не извиняйся, когда я не прав, — неожиданно вспылил он.
Николь от изумления открыла рот, и Гейб слабо улыбнулся.
— Я предупреждал, что характер у меня стал скверным. Видишь, чего ты избежала?
Девушка хотела сказать, что он не стал бы таким, если бы разделил свою боль с ней, но сдержалась.
— Ты что-то собирался мне сообщить?
— Просто вспомнил, что вчера даже не спросил, зачем ты пожаловала. Не ночью, а раньше, когда мы встретились у дома. Отправляясь в «Вязы», ты ведь не знала, что усадьбу купил я, правда?
— Не имела ни малейшего представления, — обрадовалась смене темы Николь. — Я просто хотела поговорить с новым владельцем «Вязов» и попытаться добиться разрешения на проведение традиционного рождественского вечера для детей. При мистере Джонсе всегда так было.
— А, понимаю.
— Питер сказал, что ты и слышать об этом не желаешь.
— И недели не прошло, как я туда въехал, а вы хотите, чтобы я сразу же устраивал праздники.
— Гейб, это настоящая причина твоего отказа? Или на самом деле ты решил отгородиться от мира?
— Это имеет значение?
— Пойми, праздник устраивают для больных детей и сирот, которые съезжаются сюда со всей округи. Это единственная их радость, они ждут Рождества и поездки в «Вязы» целый год. Многие дети слишком большие, чтобы их взяли на воспитание в семьи, те, которые помладше, ну… у них другие проблемы. Ты когда-то любил детей, Гейб. Это качество мне особенно в тебе нравилось. Я не верю, что ты очерствел.
— Да, у меня шрамы не только на лице и на теле, но и на душе. Когда видишь, как люди шарахаются от тебя, словно от прокаженного… А дети, о которых ты так хлопочешь, показывают на тебя пальцами… Не дай Бог тебе, Ники, испытать это на собственной шкуре. Дети, кстати, более жестоки, чем взрослые.
Николь молчала, думая, посмеет ли сделать следующий ход. Наконец она рискнула:
— Ты хочешь отнять у обездоленных детей праздник, потому что у тебя на лице шрамы. Но только пять минут назад ты просил меня не делать скидок, потому что жалость тебя унижает. Так вот. — Она глубоко вздохнула. — Твоя позиция жалка и не достойна мужчины.
Гейбриел нахмурился, но почти сразу же усмехнулся.
— Поймала меня на моих же словах!
— Итак, собираешься ли ты и дальше упиваться жалостью к себе или все же подумаешь о празднике для детей?
— Если я соглашусь, кто будет заниматься организационными вопросами?
— Мы. Тебе не придется ничего делать, — заверила Николь.
— Кто «мы»? Твоя кандидатура меня вполне устраивает, но я не хочу находиться среди незнакомых людей.
— А если я одна буду отвечать за все?
После долгой паузы Гейбриел кивнул:
— Я согласен. В конце концов, мне же не обязательно присутствовать на празднике, правда?
— Конечно. Но я надеюсь, ты сам захочешь…
— Посмотрим. Когда должно состояться это мероприятие?
— Двадцать третьего декабря. Это традиция.
— Хорошо, что я сдался, — криво усмехнулся он, — а то местные жители ели бы меня поедом.
Николь взяла бумажную салфетку и стала заворачивать в нее остатки булочек.
— У тебя так туго с деньгами? — удивился Гейбриел.
Сначала Николь не поняла, что он имеет в виду, а потом рассмеялась.
— Это не для меня, глупенький. Я кормлю уток на пруду. Пойдем, у меня как раз еще есть время до начала работы.
На пруд они пошли вместе. Гейб вдруг подумал, что Николь сказала «глупенький» совсем как раньше. Он стоял у полыньи и смотрел, как его спутница подзывает уток. Николь почти не изменилась, но все равно это была уже не та девушка, которую он помнил. Утки со всех сторон спешили к ней, чтобы схватить хлеб из ее руки.
Восемь лет перед мысленным взором Гейба стояла Николь, с любовью простирающая к нему руки. На каждом их свидании она подбегала к нему, раскрыв объятия. Расставаясь, она держала его за руку до последней минуты и заглядывала в глаза. Гейб не в силах был забыть ее полный любви взгляд. Эти воспоминания Гейб старался похоронить, потому что только так мог выжить и не сойти с ума.
Всего за несколько минут Николь удалось уничтожить стену отчуждения и неприязни, которую он старательно возводил между собой и людьми восемь лет. Гейб едва сдерживался, чтобы не обнять ее и не попросить вернуться.
Эту ночь он провел без сна, безуспешно пытаясь прогнать мысли о Николь. Только на рассвете немного забылся беспокойным сном, перед этим вспомнив, что не узнал причины ее появления в «Вязах», и, следовательно, у него есть повод нанести ответный визит. Он опасался, что, увидев его при дневном свете, Николь ужаснется, однако этого не случилось.
За то время, что они провели в кафе, Гейб вспомнил все, что когда-то любил в этой девушке: теплоту и нежное сострадание, юмор и умение рассуждать здраво. Он смотрел, как Николь смеется, кормя уток и разговаривая с ними, и думал, что, должно быть, сошел с ума, если согласился на эту вечеринку. Но если бы отказал, она бы плохо о нем подумала.
— Дай кусочек, — попросил Гейб. — Посмотрим, возьмут ли у меня.
Смеясь, Николь протянула оставшийся кусочек, но внимание Гейба привлекли ее руки. Он схватил их и осмотрел длинные и довольно глубокие царапины.
— Откуда это?
— Поранилась вчера ночью, когда разматывала проволоку на твоих воротах. Забыла прихватить инструменты, которыми обычно пользуюсь, взламывая жилища добропорядочных граждан, вот и пришлось
