извиваясь от невыносимой муки, и лишь запястья и щиколотки оставались прикованными к железной раме. Крики и всхлипы заполнили комнату, и у Джонса было ясное ощущение, что эти звуки порождает его горло, что это его запястья и щиколотки скованы раскаленными цепями, что это его спину сжигает огонь…
— Испания! — прошептал голос рядом — Четыре века назад.
— За что? — едва мог вымолвить клерк, покрываясь холодным потом, хотя знал ответ, прозвучавший из тьмы:
— Просто необходимо узнать имя одного из ваших друзей, чтобы предать его смерти.
С негромким треском в стене прямо над пыточной жаровней открылось раздвижное окошко, и, озаренное тем же багряным светом, в нем показалось лицо… Джонс едва сумел подавить вопль, поскольку сразу узнал высокого темного человека из своих снов, который сейчас пожирал взглядом извивающуюся внизу старческую плоть; губы палача двигались, будто что-то говорили, но слов не было слышно.
— Он опять выпытывает то имя, — объяснил Торп, а клерк старался одолеть в себе неистовую ненависть и отвращение, которые то и дело грозили перерасти в крик. Щиколоткам и запястьям его было так больно, что он с трудом мог усидеть на месте, но некая беспощадная сила приковывала его к зрелищу.
Он увидел, как старик, издав яростный вопль, поднял голову и плюнул в лицо мучителю; окошко вновь задвинулось, а минутой позже пламя под несчастным вспыхнуло ярче… Старик выгнулся дугой, запахло паленой плотью, седая борода свернулась кольцом и обуглилась; тело безжизненно упало на раскаленное докрасна железо, но тут же вновь забилось в агонии, крики, ужаснее которых нет в мире, разбились о стены камеры… И опять со скрипом открылось окошко, и в нем показалось страшное лицо палача.
И вновь он спросил имя, и вновь не получил ответа; но на этот раз, после того как задвинулось окно, открылась дверь, и в камеру медленно вошел высокий худой человек с порочным лицом, черты которого были искажены бессильной яростью. В кровавых отсветах пламени палач выглядел как сам князь тьмы. В руке он сжимал острый, раскаленный добела железный прут.
— Теперь убийство! — Шепот Торпа донесся, казалось, откуда-то издалека.
Джонс хорошо знал, что ему предстоит увидеть, по не в состоянии был даже закрыть глаза. До этого все ужасающие физические мужи несчастной жертвы он ощущал так, будто это пытали его; но теперь, глядя немигающими глазами на пытку, он почувствовал и нечто иное, а когда высокий человек неспешно подошел к жаровне и проткнул раскаленным железом сначала один глаз, а затем другой, Джонс услышал слабое шипение, от чудовищной боли глаза его готовы были выпрыгнуть из орбит. И тогда, не в силах более сдерживать себя, он издал пронзительный крик и рванулся вперед, чтобы схватить мучителя и разорвать его в клочья.
Тут же — в мгновение ока — все исчезло, поглощенное ворвавшейся в камеру тьмой, и Джонс почувствовал, что его поднимает какая-то исполинская сила, сравнимая с ураганным ветром, и быстро уносит в пространство…
Очнувшись, он обнаружил, что стоит перед тем же большим мрачным домом и рядом с ним полускрытый мраком Торп. Массивные двери как раз закрывались, но, прежде чем они захлопнулись, ему привиделась стоящая на пороге огромная, завернутая в покрывало фигура с горящими глазами и с чем-то сверкающим в руке — похоже, это был огненный меч…
— Теперь идемте! Скорее! Все кончено, — прошептал Торп.
— Кто тот темный человек?.. — задохнулся, быстро двигаясь вслед за своим спутником, клерк.
— В этой, нынешней жизни он менеджер страховой компании.
— А жертва?
— Вы!
— А друг, имя которого он… Я его так и не выдал?
— Тем другом был я, — ответил Торп, и голос его становился все более похожим на плач ветра. — Вы в мучениях расстались со своей жизнью, чтобы сохранить мою.
— И в этой жизни мы опять все втроем были вместе?
— Да. Такие силы стихают не скоро, и справедливость не восстанавливается до тех пор, пока каждый не пожнет то, что посеял.
У Джонса было странное ощущение, будто он соскальзывает в какое-то иное измерение. Торп перестал казаться реальным, скоро он уже не сможет задавать ему вопросы. Клерк вдруг почувствовал себя совершенно разбитым, силы его были на исходе.
— Скажите скорее, — воскликнул он, — в чем смысл явленного мне видения?! Что я должен делать?
Ветер пронесся по полю и ворвался с завыванием в лес, наполнив его голосами и шелестом призрачных крыл.
— Чтобы послужить правосудию, — ответил Торп, и голос его донесся подобно прилетевшему издалека порыву ветра. — Это бывает доверено тем, кто много страдал, но не сдался. Зло нельзя исправить злом, но вы жили столь достойно, что… — голос был уже едва слышен где-то над головой, — …что вам дозволено либо карать, либо… — Джонс окончательно потерял из виду очертания фигуры Торпа, казалось, он исчез, растворился в лесной чаще. Голос его доносился сквозь кроны деревьев очень слабо и поднимался все выше: —…либо вы возвыситесь до великого всепрощения…
Голос окончательно затих, заглушённый плачем налетевшего из-за леса ветра…
Джонс дрожал, озираясь по сторонам. Наконец он заставил себя встряхнуться и протер глаза. В комнате царила тьма, огонь в камине погас; было холодно, тело затекло. Все еще дрожа, он поднялся из кресла и зажег газ. На улице завывал ветер; взглянув на часы, клерк увидел, что уже очень поздно и пора ложиться спать.
Джонс даже не переоделся: должно быть, заснул, сидя в кресле, сразу, как пришел домой. Он явно не обедал, так как чувствовал сильный голод.
III
На следующий день, а также в течение еще нескольких недель дела в конторе шли по-прежнему. Джонс хорошо выполнял свою работу и внешне вел себя абсолютно корректно. Его больше не тревожили никакие видения, а отношения с менеджером стали даже как будто более ровными и простыми.
Правда, этот человек несколько изменился в его восприятии: то он представлялся Джонсу толстым и краснолицым, каким и был в обыденной жизни, то высоким, худым, темным и как бы окруженным черным с красноватым отсветом ореолом. Иногда эти обличья накладывались одно на другое, сливаясь в единый, внушающий ужас лик. Впрочем, эти странные метаморфозы никак не отражались на работе клерка — шла она споро, возможно, даже с меньшими трениями, чем прежде.
Однако в его квартире под самой крышей в Блумсбери все было иначе, ибо отныне в ней поселился Тори. Каждый вечер по возвращении с работы Джонса приветствовал хорошо знакомый шепот: «Когда я дам знак, будьте готовы». По ночам его то и дело будило тревожное сознание того, что сумрачный приживал только что отошел от его кровати и теперь стоит, выжидая и наблюдая, в темном углу. Нередко Торп спускался за ним вниз, Джонс чувствовал его присутствие, хотя тусклые газовые рожки на лестничных площадках не позволяли должным образом разглядеть навязчивого соглядатая; иногда Торп вообще не входил в комнату, а маячил где-то за окном, подглядывая сквозь грязные стекла или доверяя свисту ветра донести до клерка свой шепот.
Исчезать Торп явно не собирался, и Джонс знал, что не избавится от своего преследователя до тех пор, пока не свершится правосудие и он не исполнит того, чего тот от него ждет.
В душе Джонса шла жестокая борьба, наконец он пришел к абсолютно честному для себя решению: «высшее всепрощение» за пределами его возможностей, поэтому ему придется принять альтернативу — использовать полученное им тайное знание и свершить справедливую кару. Стоило ему прийти к этому решению, как он заметил, что Торп уже не покидал его в дневные часы, как прежде, а сопровождал в контору, таясь где-то рядом в течение всего рабочего дня. Джонс слышал шелестящий шепот и на улице, и
