Наркотик снимает боль. Однако странное дело: все пациенты, независимо от своего прошлого и религиозных убеждений, переживали одни и те же невероятные ощущения. Будто сквозь бесчисленные слои грязи, помоев, нечистот и прочей гадости они проникают в самые недра земли. Так вот, в короткие мгновения несчастные чувствуют себя частью этой мерзости, сливаясь и растворяясь в ней. И вдруг направление резко меняется. Они внезапно взлетают и движутся вверх до тех пор, пока вое вокруг не преображается до неузнаваемой ослепительной красоты. Тогда они вроде бы являются пред ясны очи Господа. А Он им и заявляет: «Придите же скорей ко Мне, это же вовсе не Ньюарк!»
Аткинс, каждый больной испытал подобное хотя бы раз. Ну, ладно-ладно, пусть не сто процентов. Но девяносто – уж точно. Вот так. Однако суть не в этом. Все пациенты в один голос утверждали, будто их пронизывает ощущение абсолютного слияния со всей Вселенной. В эти мгновения больные понимали, что они и весь космос – одно и то же. Они словно чувствовали себя неким единым существом. И разве неудивительно, что подобные переживания испытывал каждый? И еще, Аткинс, покумекай над теорией Белла: в любой системе, состоящей из двух частей, изменение спина одной ее части тут же влечет за собой изменение спина другой ее части. При этом совершенно все равно, каково между ними расстояние. И неважно, о чем идет речь: о галактиках или световых годах!
– Лейтенант...
– Помолчи, пожалуйста, когда глаголет твой шеф! Я еще не все сказал. – Следователь подался вперед, глаза его заблестели. – А еще пораскинь-ка мозгами над автономной системой. Это она управляет всеми заумными процессами, которые поддерживают твое драгоценное тело в полном здравии. Но эта система лишена собственного разума. Да и твое сознание не властвует ни над ней, ни над самими процессами. «Так что же ею управляет?» – справедливо поинтересуешься ты. Твое подсознание. А теперь прикинь в уме: Вселенная – это твое тело, а эволюция и охотящаяся оса суть автономная система. Так что же всем управляет, Аткинс? Ну-ка, поразмышляй. Да, и не забудь про коллективное 'подсознание. А вообще-то, на эту тему можно без умолку чесать языки. Так ты навестил старушку или нет? Впрочем, для нас это не так важно. Она душой и телом принадлежит Джорджтаунской больнице. Звякни, куда надо, и пусть ее заберут. Она обитает в психиатрическом отделении, и, видимо, пожизненно приговорена к заключению.
– Старушка умерла, – сообщил Аткинс.
– Что?
– Сегодня днем она умерла.
– От чего?
– Сердечный приступ.
Киндерман несколько секунд не шевелился, а потом, опустив голову, кивнул.
– Да, для нее это, наверное, единственный выход, – пробормотал он. Его вдруг охватила тоска – горькая и мучительная. – Мартина Отси Ласло, – с искренней нежностью произнес он, глядя на Аткинса. – Это была великая старушка. В жестоком мире, где любовь так недолговечна, старушка была просто грандиозна. – Киндерман выдвинул ящик и достал из него заколку, найденную на пристани. Он грустно взглянул на нее и произнес: – Я надеюсь, она уже с Ним. – Потом положил, заколку на место и задвинул ящик. – У нее брат где-то в Виргинии, – обратился он к Аткинсу. – Его фамилия Ласло. Позвони, пожалуйста, в больницу и сообщи им. Свяжись с человеком по фамилии Темпл, доктор Темпл. Он заведует отделением психиатрии. Но только не позволяй ему гипнотизировать себя. Я думаю, с него станется сделать это даже по телефону.
Следователь встал и направился к двери, но, как обычно, дойдя до выхода, резко повернулся и снова подошел к столу.
– Ходьба полезна для сердца, – констатировал он и, прихватив папку с надписью "Дело «Близнеца», мельком взглянул на Аткинса. – А вот наглость, наоборот, вредит, – предупредил Киндерман. – И даже не пытайся мне возражать. – Он подошел к двери и, взявшись за ручку, оглянулся на помощника: – Проверь по всему округу рецепты на сукцинилхолин за последние два месяца. Особое внимание обрати на имена Винсент Амфортас и Фримэн Темпл. Послушай, а сам-то ты ходишь по воскресеньям в церковь?
– Нет.
– Почему нет? Знаешь, Немо, ведь именно про таких, как ты, монахи говорят: этот человек создан для трех таинств: крещения, венчания и смерти. – Аткинс безразлично пожал плечами:
– Я об этом никогда не задумывался, – признался он.
– Теперь у тебя появилась такая возможность. Последний маленький вопросик, Аткинс, и я готов отдать тебя на растерзание всем желающим. Если бы Христос не позволил распять себя, как бы мы узнали о воскрешении из мертвых? Не отвечай, ибо это так очевидно, Аткинс. Благодарю тебя за убитое время и великое усилие порассуждать вместе. Ну, а теперь наслаждайся в полной мере, погружаясь в морскую пучину. Уверяю тебя, ничего интересного ты там не найдешь – на тебя только и будет глазеть стая глупых рыбешек. Речь, конечно, не идет об их вожаке – карпе весом тринадцать тонн и с мозгом дельфина. Вот он- то весьма необычен, Аткинс. Старайся избегать его. Если карп поймет, что мы с тобой заодно, он может предпринять нечто ужасное. – С этими словами следователь покинул кабинет. Аткинс видел, как Киндерман прошел в дежурную комнату и остановился посередине, приветствуя кого-то и касаясь пальцами полей своей потрепанной шляпы. И тут его чуть было не сбил с ног полицейский, тащивший упирающегося нарушителя: Киндерман что-то сказал им обоим, но Аткинс был далеко и поэтому не расслышал. Наконец, Киндерман очутился на улице и исчез из поля зрения сержанта.
Аткинс подошел к столу и сел. Он выдвинул ящик и. разглядывая розовую заколку, с удивлением вспоминал слова лейтенанта о любви. Что имел в виду Киндерман? Неожиданно сержант услышал чьи-то шаги и поднял голову. Рядом со столом стоял Киндерман.
– Если когда-нибудь из моего ящика пропадет еще хотя бы одна конфетка, учить тебя я больше никогда ничему не буду. Кстати, в котором часу умерла та старушка?
– В три часа пятьдесят пять минут, – отчеканил Аткинс.
– Понятно. – Киндерман уставился куда-то в пустготу, а потом, не вымолвив ни слова, повернулся и вышел. Аткинс так и не понял, зачем это лейтенанту приспичило узнать время смерти несчастной старушки.
Киндерман сразу же отправился домой. Сняв в прихожей шляпу и пальто, он прошел на кухню. Джулия сидела за столом и увлеченно читала какой-то модный журнал, а Мэри с матерью суетились у плиты. Мэри что-то усердно размешивала в блюде. Наконец она оторвала от него взгляд и улыбнулась.
– Здравствуй, дорогой. Хорошо, что ты успел к обеду.
– Привет, па, – не поднимая головы, произнесла Джулия.
Теща демонстративно повернулась к лейтенанту спиной и принялась протирать разделочный столик.
– Здравствуй, милый пончик, – откликнулся Киндерман, целуя жену в щеку. – Без тебя жизнь походила бы на пустой стакан и черствую пиццу. А что это вы тут стряпаете? – спохватился он. – Пахнет обалденно.
– Это блюдо вообще не пахнет, – пробурчала Ширли. – У тебя что-то с носом.
– Ну, насчет носа пусть волнуется Джулия, – мрачно отозвался Киндерман и уселся за стол напротив дочери. Папка с делом о «Близнеце» лежала у него на коленях. Джулия, сложив на столе руки, продолжала читать журнал, и ее длинные черные волосы касались обложки. Она рассеянно откинула локон и перевернула страницу.
– Так что у нас насчет Фебрэ? – нарушил молчание Киндерман.
– Папочка, пожалуйста, не заводись, – коротко бросила Джулия, переводя взгляд на следующую страницу.
– А кто заводится?
– Я ничего еще не решила до конца.
– Как, впрочем, и я.
– Билл, не приставай к ней, – одернула его Мэри.
– А кто к кому пристает? Только, Джулия, все ведь не так-то просто. Понимаешь, если один человек в семье решает вдруг поменять фамилию, проблем особых не возникает. Но вот когда все трое собираются сделать подобный шаг, тогда это совсем другое дело, я прямо-таки не знаю. Это может привести к массовой истерии, не говоря уже о мелких недоразумениях. Может быть, нам сообща следует все хорошенько продумать?
