в Заводное и Теркин.
— Этот агент?
— Не агент, Иван Захарыч, а главный воротила компании. Но я еще не кончил… Сообразите: ежели вы упустите момент…
Раздался сдержанный вздох Ивана Захарыча.
— Крах неизбежен… Дошли до вас слухи о том, каких дел наделали директора банка?.. Я сегодня утром слышал… Вы ведь были в городе… Там, наверно, знают…
— Дурные слухи… Но ведь, знаете, на дворянство везде клевещут.
— Полно, так ли?
Острые глаза Первача остановились на Иване Захарыче.
— Поговаривают, что и здешний предводитель… Вы извините… Он, кажется, ваш родственник?
— Дальний!
— Вы к нему заезжали?
— Как же.
— Ну, разумеется, он скрывает?
— Не знаю.
Ивану Захарычу делалось невмоготу.
— Стало быть, если не компания, крах неизбежен, заключил Первач. — Банк может прекратить платежи, имения упадут, вы загубите и усадьбу с парком, и лесную дачу за какую-нибудь презренную недоимку.
Дверь отворилась с жидким скрипом. Прохор просунул голову и доложил:
— Барышня Павла Захаровна просят кушать чай.
— Тиски! Тиски! — почти крикнул Иван Захарыч, вскочил с кресел и отер лоб платком. Лоб весь был влажный.
'Крах!' — выговорил он про себя и почувствовал холод в коленях.
IX
Половодье проникло к самому частоколу одной из двух церквей села Заводного.
Пономарь лениво звонил к вечерне, когда в ограду вошел рослый барин, в синем пальто и низкой поярковой шляпе. стр.372
Это был Теркин.
Он не постарел, но похудел в лице, держался не так прямо, как в прошлом году, и бороду запустил.
Сегодня утром приехал он в Заводное и осматривал лесную дачу помещика Низовьева. С ним он должен был видеться в уездном городе — верстах в пятнадцати от берега, по старой московской дороге.
Пономарь звонил внизу, около паперти колокольни, и тянул за веревку, стоя одной ногой на ступеньке, — старый пономарь, с косицей седеющих волос, без шапки, в нанковом подряснике.
Он остановился и спросил Теркина:
— Вам — батюшку?
— Нет, я бы хотел на колокольню.
— На колокольню? — переспросил пономарь.
Теркин вместо ответа сунул старику рублевую бумажку.
Тот совсем бросил веревку и засуетился.
— На разлив поглядеть желаете? Это точно… Вид превосходный.
И он засуетился.
— Вы, любезнейший, делайте свое дела. Я один подымусь…
Бодрым, молодым движением Теркин юркнул в дверку и поднялся наверх. Пономарь продолжал звонить, засунув бумажку в карман своих штанов. Он поглядывал наверх и спрашивал себя: кто может быть этот заезжий господин, пожелавший лезть на колокольню?
Из чиновников? Или из помещиков?.. Такого он еще не видал. Да в село и не заезжают господа. Купцы бывают, прасолы, скупщики меда, кож, льну… Село торговое… Только этот господин не смотрит простым купцом. Надо будет сказать батюшке. А он еще не приходил…
На колокольне Теркин стал в пролете, выходившем на реку… Немного правее зеленел парк усадьбы
Черносошных, и крыша дома отделялась темно-красной полосой. Он вынул из кармана пальто небольшой бинокль и долго смотрел туда.
Сколько лет утекло с того дня, когда он, впервые, мальчуганом, попал с отцом в Заводное и с этой самой колокольни любовался парком барской усадьбы, мечтал, как о сказочном благополучии, обладать такой усадьбой! Барского дома он и тогда не видал как следует, но воображал себе, что там, позади парка, роскошные палаты. До боли в висках любовался он стр.373 усадьбой, и вот судьба привела его сюда же главным воротилой большой компании, скупающей леса у помещиков. Он — душа этого дела. Его идея — оградить от хищничества лесные богатства Волги, держаться строго рациональных приемов хозяйства, учредить «заказники», заняться в других, уже обезлесенных местах системой правильного лесонасаждения.
Судьба!.. И этот парк, восхищавший его в детстве, уцелел, точно на диво, чтобы сделаться его собственностью. Ему уже писал таксатор, нанятый
Низовьевым — главным продавцом в здешнем крае, — что усадьбу Заводного с парком можно приобрести на самых выгодных условиях. Этот таксатор, видимо, желает поступить на службу компании. Они должны видеться в городе. Нарочно приехал он двумя днями раньше, чем назначил, взяв с собою своего верного человека — практика-лесовода. Они осмотрели сегодня дачу Низовьева. Таксаторская работа произведена толково и даже с разными нынешними «штучками». Есть, однако, немало беспорядочных порубок. Тот же таксатор писал ему, что у владельца усадьбы с парком лесная дача тоже продается. Если она стоящая, можно ее пристегнуть к даче Низовьева.
А усадьба с парком?
Теркин разглядывал в бинокль очертания парка, лужайки и купы деревьев, с нежной зеленью и кое- где еще полуголыми ветвями… Его начала разбирать такая же охота владеть всем этим, как и в детстве, когда он влезал на ту же колокольню, или «каланчу», как он выражался по-кладенецки. Он может действовать по своему усмотрению — купить и усадьбу с парком, сделать их центром местного управления, проводить здесь часть лета… И когда захочет, через два-три года компания уступит ему в полную собственность. Цену он даст настоящую.
Все осуществимо! И чувство удачи и силы никогда еще не наполняло его, как теперь, вот на этой колокольне.
Ему самому не верится, что в каких-нибудь два года он — в миллионных делах, хоть и не на свой собственный капитал. Начал с одного парохода, завел дело на Каспийском море, а теперь перемахнул на верховья Волги, сплотил несколько денежных тузов и без всякого почти труда проводит в жизнь свою заветную мечту. И совесть его чиста. Он не для «кубышки» работает, а для общенародного дела. С тех стр.374 пор как деньги плывут к нему, он к ним все равнодушнее — это несомненно. Прежде он любил их, — по крайней мере ему казалось так; теперь они — только средство, а уж никак не цель… Пачки сторублевок, когда он считает их, не дают ему никакого ощущения — точно перелистывает книжку с белыми страницами.
Глаза утомились глядеть в бинокль. Теркин положил его в футляр и еще постоял у того же пролета колокольни. За рекой парк манил его к себе, даже в теперешнем запущенном виде… Судьба и тут работала на него. Выходит так, что владелец сам желает продать свою усадьбу. Значит, «приспичило». История известная… Дворяне-помещики и в этом лесном углу спустят скупщикам свои родовые дачи, усадьбы забросят… Не одна неумелость губит их, а 'распуста'.
