паника!.. стр.388
— Стало, слухи-то верные. А ты сейчас газетчиков ругал.
— Я не судья!.. Все дело в панике… Будут их учитывать… Не отвертятся на этот раз. Партия есть… либералы, обличители. Доберутся до моей расписки… Где же я возьму?.. Пойдут допытываться. Ты понимаешь, все заново поднимут и разгласят.
Зверев не договорил, закрыл лицо ладонью и прошептал:
— Видишь, каково мне.
— Вижу, — проговорил Теркин, вставая. — Могло быть и хуже.
— Как хуже?
— Известно как. Тебя господа раз спасли, хоть и на чужой счет. Теперь ты — должник банка… Платить надо, зато сраму меньше.
— То же самое, то же самое! — крикнул Зверев. Все выведут на чистую воду.
— Ничего не понимаю! — перебил Теркин. — Ты путаешь!
Выходит — ты во второй раз передержал по должности: сначала по земской службе, а потом по предводительской… Ведь да?.. Не лги!
— Да, — плаксиво протянул Зверев.
XIII
Мальчик приотворил осторожно дверь и доложил:
— Петр Аполлосович, господин Первач приехали…
Спрашивают, здесь ли вот они, — мальчик указал головой на Теркина, — и просят позволения войти.
— Ты его знаешь? — спросил Теркин Зверева.
— Знаю немного. А у тебя дел/а с ним?
— Пока еще нет. Он — таксатор у Низовьева.
— Эк, приспичило!
Зверев махнул рукой.
— Если не желаешь — я к нему выйду, — сказал вполголоса Теркин, внутренне довольный тем, что им помешали.
— Они говорят, — добавил мальчик, — что имеют письмо к вам, Петр Аполлосович, от Ивана Захарыча Черносошного.
— Проси!
Мальчик вышел. Протянулось молчание. стр.389
Теркин отошел к письменному столу и стал закуривать папиросу. Он делал это всегда в минуты душевного колебания. Спасать Зверева у него не было желания. Даже простой жалости он к нему не почувствовал. Но с кем не может случиться беды или сделки с совестью? Недаром вспомнилась ему Калерия и ее «сиротские» деньги. Только беспутство этого Зверева было чересчур противно. Ведь он два раза запускал руку в сундук. Да и полную ли еще правду рассказал про себя сейчас?..
Зверев вытянулся на кушетке, пригладил рукой волосы, поправил узел шелкового шнура на халате, и брезгливая мина появилась опять на его влажных губах, когда вошел в кабинет таксатор.
Его красивая голова, улыбка, франтоватость — не понравились Теркину.
Первач подошел сначала к хозяину, подал письмо, довольно фамильярно пожал руку и спросил звонким вибрирующим голосом:
— Ногу зашибли?.. Инвалидом?..
И, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул в сторону Теркина.
— Василий Иваныч!.. С приездом… Прошу любить и жаловать… Таксатор Первач. Павел Иларионыч Низовьев только что приехал с пристани. Я от него. Ждет вас к завтраку.
— Очень рад, — ответил суховато Теркин, подавая ему руку.
— Павел Иларионович и меня пригласил… если не буду лишним.
— Почему же…
— Вы уже изволили ознакомиться с дачей?
— Объезжал вчера.
Первач присел к нему, вынул папиросницу и попросил закурить.
Его манеры также не понравились Теркину.
'Из молодых, да ранний', — подумал он и поглядел в сторону Зверева.
Тот прочитывал письмо уже во второй раз. Внезапная краснота его небритых щек показывала, как оно взволновало его.
— Вы, — окликнул он Первача, — прямо из Заводного?
Сегодня?
— Вчера к ночи приехал… Иван Захарыч и сам хотел быть, да его что-то задержало. стр.390
— Отчего же вы вчера же не доставили мне письма? — раздраженно спросил Зверев.
— Слишком поздно было, Петр Аполлосович. Не хотел вас беспокоить.
— Напрасно.
— А что такое? — спросил Теркин, подходя к кушетке.
Взглядом Зверев показал ему, что не хочет говорить при
Перваче.
— Такая гадость!.. Не могу двинуться.
— Что-нибудь экстренное? Послать депешу? Я к вашим услугам, — вмешался Первач.
— Не беспокойтесь.
— Не хочу быть лишним… Я свою миссию исполнил.
Обращаясь к Теркину, Первач досказал:
— Павел Иларионыч будет ждать вас до часу дня… Имею честь кланяться.
Он пожал руку им обоим и с легким скрипом своих щеголеватых ботинок вышел.
— Вася! — возбужденно окликнул Зверев и задвигался на кушетке. — Иван Захарыч Черносошный… просит переговорить с тобою… о продаже его леса и усадьбы с парком… Он мне близкий человек… жалеет меня. Я с тобой хитрить не стану… Ежели продажа состоится, а ему она нужна, он готов поделиться со мною.
— Комиссию предлагает? Куртаж?
— Я не купчишка! Куртажу я не возьму!..
— Не возьмешь? — протянул Теркин и рассмеялся в нос, что у него выходило резко и чего он сам в себе не любил.
— Не смей надо мной издеваться, Васька! — вдруг закричал Зверев, весь пылающий. — Человек всю душу перед тобой вылил… А ты вон как!.. Кровь-то сказалась!..
Недаром, должно быть…
Губы Зверева стали брызгать слюной. Позорящее слово, какое бросали Теркину в гимназии, могло прозвучать.
— Что недаром? — строго перебил Теркин и пододвинулся вплоть к кушетке. — Слушай, Петька! В твоем положении нечего фордыбачить и барские окрики давать. Я — подкидыш, незаконный сын какой- нибудь солдатки или раскольничьей девки — ты ведь этим желал меня унизить? Мне, стало, и Бог простит, коли стр.391 я всякими правдами и неправдами кубышку себе здоровую сколочу… Однако, брат, с совестью я хочу в ладах быть: от нее никуда не уйдешь. Ты мне сейчас исповедовался?.. В двух растратах повинился? Я не просил тебя; твоя добрая воля была. Изволь, и я тебе кое в чем повинюсь.
— Не надо мне! Не интересуюсь!..
— Нет, выслушай! — Теркин присел на край кушетки. — И я два года тому назад раздобылся деньгами, которые и совсем мог себе присвоить без отдачи, зная, что эти деньги, по закону и по совести, не принадлежат тому, кто мне их ссудил. Вот и все… Выдал я на них документ. Как это по-вашему, по-
