— Милости прошу, — и он указал ему на стул.
Вышла маленькая пауза. Глаза Осетрова произвели в Палтусове что-то вроде неловкости.
— Я — от Сергея Степановича, — повторил он и начал скоро, не тем тоном, какой он желал бы сам придать своим речам. Началом своего визита он не был доволен.
— Да-а? — откликнулся Осетров. Он говорил высоким, барским, масленым голосом, с маленькой шепелявостью: произносил букву «л» как «о». В этом слышался московский уроженец.
— Сергей Степанович уже беседовал с вами по новому товариществу на вере, и он теперь хотел бы приступить к осуществлению.
'Глупо, книжно!' — выругал себя Палтусов.
— Как же, — точно про себя выговорил Осетров, пододвинув к гостю папиросы, и сказал с интонацией комического чтеца:-Угощайтесь.
Палтусов обрадовался папиросе. Она давала ему «отвлечение». Он одним мигом построил в голове несколько фраз гораздо точнее, кратче и деловитее.
— Ему бы хотелось знать, — продолжал он увереннее и совсем смело поглядел в смеющиеся глаза Осетрова, — может ли он рассчитывать и на вас, Вадим Павлович?
Осетров затянулся, откинул голову на спинку стула, пустил струю, и из насмешливого рта его вышел звук вроде:
— Фэ, фэ, фэ!..
'Не войдет', — решил Палтусов и почувствовал, что у него в спине испарина.
Ему, конечно, не детей крестить с Калакуцким! Одним крупным пайщиком больше или меньше — обойдется; у него хватит и кредиту и знакомства. Но обидно будет 'по первому же абцугу' дать осечку и вернуться ни с чем. Надо чем-нибудь да смазать эту 'шельму', — так определил Осетрова Палтусов.
— Да зачем я ему? — спросил Осетров ласково-пренебрежительно и так посмотрел на Палтусова, как бы хотел сказать ему: 'Да вы разве не знаете вашего милейшего Сергея Степановича?'
Палтусов и это понял. Ему надо было сейчас же поставить себя на равную ногу с Осетровым, доложить ему, что они люди одного сорта, 'из интеллигенции', и должны хорошо понимать друг друга. Этот делец из университетских смотрел докой — не чета Калакуцкому. Таким человеком следовало заручиться, хотя бы только как добрым знакомым.
XVI
— Позвольте, Вадим Павлович, — начал уже другим тоном Палтусов, — быть с вами по душе. Вы меня, может, считаете компаньоном Калакуцкого? Человеком… как бы это выразиться… de son bord?[12]
Он не без намерения вставил французское выражение, удачно выбранное.
Осетров сидел на кресле вполоборот и смотрел на него через плечо прищуренным левым глазом, а губы, скосившись, пускали тонкую струю дыма.
— Вы кто же? — спросил он мягко, но довольно бесцеремонно.
У Палтусова капнула на сердце капелька желчи.
— Я — такой же новичок, как и вы были, Вадим Павлович, когда начинали присматриваться к делам. Мы с вами учились сначала другому. Мне ваша карьера немного известна.
Лицо Осетрова обернулось всем фасом. Он отнял от рта папироску.
— Вы университетский?
— Я слушал лекции здесь, — ответил скромно Палтусов; он скрыл, что экзамена не держал, — после того как побывал в военной службе, в кавалерии.
— Из офицеров? — с ударением добавил Осетров и засмеялся.
— Да, из офицеров. Участвовал в последней кампании, — вскользь сказал Палтусов и продолжал: — Думаю теперь войти в промысловое дело. У Калакуцкого я занимаюсь его поручениями…
— Что получаете?
Этот допрос начинал коробить Палтусова, но он закусил губы и сдержал себя. Да это ему и не вредило, в сущности.
— Содержание до пяти тысяч. С процентами надеюсь заработать в этом году до десяти.
— Начало не плохое, — одобрительно вымолвил Осетров. — Ваш принципал — шустрый дворянин. Пока, — и он остановился на этом слове, — дела его идут недурно. Только он забирает очертя голову, хапает не в меру… Жалуются на его стройку… Я вам это говорю попросту. Да это и все знают.
Палтусов промолчал.
— Видите ли, — Осетров совсем обернулся и уперся грудью о стол, а рука его стала играть белым костяным ножом, — для Калакуцкого я человек совсем не подходящий. Да и минута-то такая, когда я сам создал паевое товарищество и вот жду на днях разрешения. Так мне из-за чего же идти? Мне и самому все деньги нужны. Вы имеете понятие о моем деле?
— Имею, хотя и не в подробностях.
— Привилегия взята на всю Европу и Америку. Париж и Бельгия в прошлом году сделали мне заказов на несколько сот тысяч. Не знаю, как пойдет дальше, а теперь нечего Бога гневить… Мои пайщики получили ни много ни мало — сто сорок процентов.
— Сто сорок? — воскликнул Палтусов.
— Да. Будет давать и двести, и больше. Когда расширится на всю Россию да немцев прихватим…
— Да ведь это вчетверо выгоднее всякой мануфактуры? — вырвалось у Палтусова.
— Еще бы!.. Шуйское дело в этом году тридцать пять дало, так об этом как звонят!..
— Вадим Павлович, — одушевился Палтусов, — вы, конечно, понимаете… Калакуцкому, — он уже не называл его 'Сергеем Степановичем', — нужно ваше имя…
— Я в учредители не пойду… Я ему это сказал досконально.
— Ну просто пай, другой возьмете… для меня сделайте!..
— Для вас? — с недоумением переспросил Осетров.
— Ваш отказ поставит меня невыгодно. Он припишет это моему неумению. А ведь мы, Вадим Павлович, люди из одного мира. Между нами должна быть поддержка… стачка…
— Стачка?
— Да-с, стачка развития и честности. Вы поднялись одним трудом и талантом. Я вижу в вас самый достойный образец. Ваш пай, хоть один, даст каждому делу другой запах; это и для меня гарантия. Я ведь пайщик Калакуцкого.
'Экой ты какой, без мыльца влезешь!' — говорили глаза Осетрова.
— Что ж, — помолчав, сказал он, — я возьму пая три… не больше.
— Позвольте пожать вашу руку. Вы меня много обязали. Не посетуете, если я с вас попрошу взяточку?
— Какую?
— Только уговор лучше денег. Как немцы говорят: nicht schlimm gemeint.[13] У вас паи не все разобраны?
— Нет еще. Мы удвоили.
— Почем они?
— По тысяче рублей.
— Могу я просить у вас два пая?
— С удовольствием. Вот когда уладим. Понаведайтесь. Вы, значит, при капитале?
— Так, крохи…
— От papa и maman?[14]
— Именно!.. Ха-ха!
Произошло рукопожатие. Осетров привстал, но до дверей не провожал его. В передней Палтусов дал двугривенный служителю и, когда спускался с лествицы, почувствовал, что у него лоб влажен.
'Не моему принципалу чета, — повторял он на дрожках по дороге на Ильинку. — Этот — Руэр, и
