залы потянулись также к выходу. Слушать что-нибудь было затруднительно. Но Анна Серафимовна высидела до конца.
Палтусов предложил ей руку. Она еще в первый раз шла с ним под руку в таком многолюдстве, пред всей «порядочной» Москвой. Хорошо ли она делает? Знакомых пока не попадалось. Но ведь ее многие знают в лицо. Идти с ним ловко: они одного роста. С Виктором Миронычем она терпеть не могла ходить и в первый и во второй год замужества, а потом он и сам никуда с ней не показывался…
Вот они в той комнате, откуда все боковые двери ведут на хоры и в круглую гостиную. Сразу нахлынула публика. С хор спускались дамы и девицы в простеньких туалетах, в черных шерстяных платьях, старушки, пожилые барыни в наколках, гимназисты, девочки-подростки, дети.
— Посмотрите, какие милые лица, — указал ей Палтусов на двух девушек, остановившихся у одного из подзеркальников.
Они были, наверно, сестры. Одна высокая, с длинной талией, в черной бархатной кофточке и в кружевной фрезе. Другая пониже, в малиновом платье с светлыми пуговицами. Обе брюнетки. У высокой щеки и уши горели. Из-под густых бровей глаза так и сыпали искры. На лбу курчавились волосы, спускающиеся почти до бровей. Девушка пониже ростом носила короткие локоны вместо шиньона. Нос шел ломаной игривой линией. Маленькие глазки искрились. Талия перехвачена была кушаком.
— Кто это? — спросила Анна Серафимовна.
— Не знаю их фамилий, но вижу всегда в концертах и в Большом театре, — выговорил Палтусов.
К брюнеткам подошли трое мужчин: толстенький офицер с красным воротником, нервный блондин с подстриженной бородой, в длинном сюртуке и, по московской моде, в белом галстуке, и черноватый франт во фраке и лайковых башмаках — с виду иностранец.
Девушка повыше заговорила с военным. Глаза ее еще больше заиграли. Другая улыбалась блондину.
— Вот толкуют — невест нет, — пошутила Анна Серафимовна, — а куда ни взглянешь — все хорошенькие девушки.
— Милые! — выговорил Палтусов.
— Что не женитесь?
— Время не пришло.
— Я не сваха, никого сватать не буду, — прибавила она серьезно. — Да и вы, Андрей Дмитрич, не женитесь. На это надо талан иметь.
Она сказала «талан», а не «талант» — по-московски. Это ему понравилось.
— Батюшки, — прошептала вдруг она, — не уйдешь от старика!
Ее заметил тот лысый господин, которого она уже видала, когда приехала. По дороге он подошел к брюнеткам, пожал им руки продолжительно, с наклонением всего корпуса, щуря свои мышиные глазки.
Он подошел и к Анне Серафимовне и сделал жест, точно хотел приложиться к руке.
— Анна Серафимовна, — сладко проговорил он, и глазки его совсем закрылись. — Как ваше здоровье? Виктор Мироныч как поживает?
Каждый раз он спрашивает ее одно и то же: о здоровье и о Викторе Мироныче.
— Благодарю вас, — сухо ответила она и рукой немного надавила на руку Палтусова, давая ему чувствовать, чтобы он повел ее дальше.
Они перешли в последнюю залу, перед площадкой. Здесь по стульям сидели группы дам, простывали от жары хор и большой залы. Разъезд шел туго. Только половина публики отплыла книзу, другая половина ждала или 'делала салон'. Всем хотелось говорить. Мужчины перебегали от одной группы к другой.
— Хотите присесть? — спросил Палтусов.
— Нет, здесь на виду очень.
— Все боитесь?
— Ах, Андрей Дмитрич, — выговорила она полушепотом, — вы во мне еще долго не выкурите… купчихи.
— Да и не нужно.
— Ой ли? — вырвалось у нее.
И она довольно громко засмеялась. Они вышли уже на площадку. Палтусов отвел ее в сторону, направо.
— Надо подождать немного, — сказал он, указывая на толпу.
XXIV
— Аннушка, здравствуй! — поздоровалась с Анной Серафимовной Рогожина и стала перед ними.
Муж накинул ей на плечи голубую мантилью, после чего подбежал к Станицыной и низко с ней раскланялся.
Палтусову Рогожина подмигнула. Этот взгляд, говоривший: 'Вот ты куда подбираешься!', схватила Анна Серафимовна и внутренне съежилась. Она отдернула наполовину руку, которую держал Палтусов.
— Здравствуй, — выговорила она степенным тоном.
— Искала тебя по всей зале… Ты что же это на твоем месте не сидишь, а?
— Не люблю… Очень жарко и к музыке близко.
— Ну, вот что, голубчик… У меня пляс в среду на масленице… Тебя бы и звать не следовало… Глаз не кажешь. Вот и этот молодчик тоже. Скрывается где-то. — Рогожина во второй раз подмигнула. — Пожалуйста, милая. Вся губерния пойдет писать. Маменек не будет… Только одни хорошенькие… А у кого это место не ладно, — она обвела лицо, — те высокого полета!..
— Вот как, — кончиком губ выговорила Анна Серафимовна. Тон Рогожиной ее коробил.
— Будешь?
— Плохая я танцорка… — начала было Анна Серафимовна.
— Нет-с, нет-с, — вмешался муж Рогожиной, — это никак невозможно. Людмилочка говорит истинную правду: одни только хорошенькие будут. Вам никак нельзя отказаться.
— Не мешайся! — крикнула Рогожина. Станицына покраснела.
К ним подошел приезжий генерал, совсем белый, с золотыми аксельбантами. Он весь вечер любезничал с Рогожиной.
— А! — заговорил он, обращаясь к Рогожиной, — здесь салон… Esprit d'escalier…[158]
— Так будете, князь? — Рогожина повернулась к нему и взяла его за обшлаг рукава.
— Непременно…
— Прощай! — сказала Рогожина Анне Серафимовне. — Пойдемте, князь.
Она увела старичка.
— Бой-баба стала моя Людмила Петровна! — заметил Палтусов.
— Ваша? — переспросила Станицына.
— Я ведь ее еще девушкой знал… Мы с ней даже на «ты» были одно время.
— У ней это скоро… А как вы скажете, Андрей Дмитрич… Хорошо ли такой быть, как она?
— В каком смысле?
— Так со всеми обходиться?
— Видите, хорошо… Все к ней ездят… Вся Москва будет… Вот увидите… Только вы-то будьте…
— Буду, — тихо и полузакрыв глаза выговорила она.
Палтусов проводил ее вниз, отыскал ее человека и сам надел на нее шубу. В пуховом белом платке Анна Серафимовна была еще красивее.
Он на нее засмотрелся.
— А ваша Тася! — сказала она ему у дверей вторых сеней. — Когда же ко мне?
— Послезавтра.
— Жду.
Еще раз кивнула она ему головой и пошла, кутаясь в песцовую шубу.
