Пророку.
Пятов ждет ее. Она представит ему перевод одной брошюры; перевод, кажется, вышел удачно.
Ване она перевод этот не давала выправлять. Это — ее самостоятельная работа. Он про нее знает и довольно!
А то начались бы непременно кисло-сладкие разговоры — и все об одном и том же.
Он — ревнивец! Его характер выказался только теперь, когда пошла настоящая жизнь. И она чувствует, что не нынче завтра надо будет сказать ему: 'Знай, что я от сцены ни под каким видом не откажусь… Если ты будешь такой же и мужем — лучше нам не связывать друг друга'.
Он — хороший, честный и умный; но днями — скучный, а когда дуется, то даже очень несносный.
Наверное, он будет подбивать ехать вместе на зимние вакации. А ей этого совсем не хочется. Она писала отцу — как ей теперь хорошо в Москве. А тут святки, театры, концерты, катанье на «голубях» — парных санях за заставу. Один он не поедет и будет здесь торчать без всякой надобности.
Вот и сегодняшний визит к Пятову…
Она не скрывает, ничего не делает тайно; но скажи она ему вчера, что Элиодор ждет ее, — наверное, было бы объяснение.
Конечно, Пятов оставит ее завтракать.
Это еще в первый раз. Но почему же она не может позволить себе этого?
Потому только, что ревнует жених?
Тогда надо бросить свою артистическую дорогу и сделаться ординарной курсисткой, с перспективой получить место учительницы там, где Заплатин будет чиновником или помощником присяжного поверенного.
'Элиодору' — она так его называла про себя — она сильно нравится; но он фатоват, слишком высокого мнения о себе и думает, вероятно, что «противостоять» ему трудно.
Пока он ухаживает не глупо, интересуется ее успехами в школе, хвалит ее умело — она уже декламировала ему, — ведет себя, как товарищ Заплатина должен себя вести с его невестой.
Но пальца ему в рот не клади. Ей не трудно следить за собою, когда они с глазу на глаз, потому что он ее совсем не волнует.
Глупый Ваня не хочет понять — до какой степени такой «меценат» может ей быть полезен — не только теперь, когда она ученица, но и потом, при выходе на сцену.
Если такими пренебрегать, так лучше идти в сестры милосердия.
— Вот и я! Не задержала вас?
С этими словами Надя входила в кабинет Пятова, держа тетрадку в руке.
Он не выпустил ее руки из своей и спросил, играя глазами:
— Позволите поцеловать?
Каждый раз он это спрашивал, и в присутствии жениха, и без него.
Это ей нравилось. Другой бы «чмокнул» прямо, без всякого позволения.
— Работа готова. Думали — я буду тянуть?
— Удивительно, Надежда Петровна, как у вас хватает времени.
— Видите, хватает.
— Благодарю вас…
Он пригласил ее присесть на маленький диванчик и сам сел рядом.
— Знаете… я что хотел вам сказать? — начал он, заметно любуясь ею. — Вам что же утруждать себя переводом тех отрывков, для работы Заплатина… Это для вас слишком сухая материя. У меня найдутся еще вещи в таком же роде… И это поставит вас гораздо самостоятельнее… хотя милейший Иван Прокофьич и имеет некоторые на вас права.
— Какие это? — возразила Надя и даже сверкнула глазами.
— Жених!
— Это недостаточно.
Помолчав, он потише спросил ее:
— Он, кажется, не в особенном восхищении, что вы нашли свое истинное призвание?
— Пускай его!
Может быть, ей не следовало так отвечать.
Пятов взял тотчас же ее руку.
— Это вас не смущает, Надежда Петровна?
— Мы уже достаточно объяснились. Нового от него ничего не услышу.
И этого, быть может, ей не следовало говорить. Но ей приятно было сознавать себя вполне свободной личностью.
— Но если оно так пойдет, — продолжал все тем же ласково-интимным тоном Пятов, — перед вами встанет более серьезный вопрос.
— Я понимаю, Элиодор Кузьмич, что вы хотите сказать. Это уже его дело!
— С таким мужем вы не будете свободны. И до поступления на сцену, слушательницей драматических курсов… вы уже будете стеснены.
— Чем же? — Как чем? А если Заплатин будет — когда кончит курс — настаивать на свадьбе… не захочет ждать целых два-три года? Вы об этом разве не думали?
— Об этом… нет! У нас есть, кажется, две замужних. Но тогда какое же ученье?..
— Именно!
И тут только она спросила себя мысленно:
'Зачем он меня дразнит этими вопросами?'
— Простите… я не хочу вас смущать… но я так ценю в вас будущую артистку…
— Не раненько ли, Элиодор Кузьмич?
— Вовсе нет! Вы сами знаете — как вас сразу стали и там ценить.
И, точно это было между ними условлено, он, вставая, спросил:
— Угодно перейти в столовую? Завтрак готов.
Были опять удивительные закуски, бутылки старого вина в корзинах и 'холодное'.
Но Надя была с самого начала завтрака настороже. От простых вин она отказывалась, а шампанского выпила всего один стаканчик.
Пятов стал даже огорчаться.
Ей надо иметь 'свежую голову' для вечернего класса.
Сегодня она произносит монолог из 'Девы Орлеанской'.
— У вас еще целый день впереди, — упрашивал
Элиодор. — Отдохнете в сумерках. Еще один стаканчик холодненького…
Когда он угощал, в его интонации слышался ей купчик.
И вообще, она в таком тет-а-тет, за завтраком, в его собственных «чертогах» — нисколько не увлекалась им.
Инстинкт подсказывал ей, что этот «интеллигент» из Китай-города, готовящий книгу об 'эстетических воззрениях Адама Смита' — несомненно увлечен ею. Его глаза, губы, вся повадка, тон — все это выдавало его. Да он и не считал нужным скрывать то, как она ему нравится.
Его сдерживало в разговоре только то, что он — бывший
'однокурсник' ее жениха; но сегодня он уже несколько раз подходил к вопросу ее будущей свободы, как артистки, и если не на словах, то глазами добавлял:
'С какой стати вы хотите связать свою судьбу, да еще выбрав себе в мужья такого похмурого, заурядного малого, как ваш Ваня?'
Не без умысла поставила она ему щекотливый вопрос: как это так случилось, что он — товарищ Заплатина по курсу — остался 'цел и невредим' и благополучно сдал свой государственный экзамен?
