По детству били моему, по юности моей, по жизни прошлой, что была плоха иль хороша, но вихрем огненным не жгла, все бешено круша… Солидно ухал миномет. Спасал нас под огнем дом, ненадежный наш оплот, с пробитой крышей дом… VIII (Бендеры, август 1992 г.)
В этом городе стало немного спокойней. Этот город приходит в себя после бойни. С улиц убраны трупы. Вставляются стекла в витрины. Те дома, от которых остались одни лишь руины, начинают сносить… Этот город, он будет, он есть, но не сможет уже безмятежность былую обресть. Он познал половодье смертей, он запомнил убитых детей, и пожары, и взрывы, и голод, и страх, и людей, уезжающих в товарняках в неизвестность… Не слишком он верит в пришедшую тишь, в то, что больше не бьют прибалтийские снайперши с крыш, принимает с сомненьем он всякую добрую весть. Этот город не сможет безмятежность былую обресть. IX Жить можно даже и в неволе, и в окруженье лютых бед, но только не на минном поле. На минном поле жизни нет. И неспроста среди тумана вдруг растворяются друзья: они спешат в иные страны. На минном поле жить нельзя. А мы — живем. Мы вроде живы — не зацепило, не смело — но жизнь в предощущенье взрыва страшнее взрыва самого. А мы живем, ступать рискуем на тропку узкую, как нож, и каждый миг непредсказуем, и сам не веришь, что живешь… X Дом стоит на берегу. В доме человек заплакал: — Слаб я Господи: как благо все принять я не могу. Вот — война… Что это было? Вихрь взметнулся — и затих. Двух друзей моих убило. Сына одного из них… Вспомню — и душа дрожит от тоски невероятной:
