— Вас и так все знают, в лицо знают.
— Вот поэтому и знают, что я заметен по фуражке.
— Партия и правительство стремятся к тому, чтобы не было различия между умственным и физическим трудом, а вы подчеркиваете, что вы интеллигент.
— Дорогой товарищ, разница не в одежде, а в том, кто сколько получает за свой труд.
— Мы это скоро уравняем.
— Конечно, уравняем, — согласился Савва, — но только я фуражку пока носить буду, я так больше женщинам нравлюсь, — перевел Савва разговор в шутку.
— Безобразие, все хотят отрегулировать по-своему, ~ говорил Савва, передавая нам этот разговор, — не имеешь права носить одежду, какая тебе нравится. Я было думал: доношу эту фуражку и новой покупать не буду, они вышли из моды, а теперь дудки! Поеду в Ростов, закажу себе новую.
Так он и сделал, до самой смерти носил форменную фуражку.
20
Мне бывало интересно говорить с инженером Ковалем, только беда в том, что все наши разговоры обязательно кончались политикой и после таких разговоров я беспокоилась: не сказала ли я ему чего- нибудь 'не созвучного коммунистическому мышлению'? Сегодня мы говорили об искусстве. Он рассказывал мне, что видел картины футуристов в Москве; они ему не понравились.
— Футуризм это не искусство, — говорил он, — искусство всегда выражает идеи правящего класса, а что выражают футуристы? Только сумбур в своей собственной голове.
— А какую политическую идею выражает, скажем, Бельведерский Аполлон?
— Идея совершенно определенная. Греция в то время старалась расширить свои владения и ей нужны были войны. Успех войны зависел от ловкости и выносливости воинов, вот греческие художники и восхваляли физическое совершенство человека. Когда господствующий класс перестает быть ведущим идейно, первые признаки его несостоятельности проявляются в искусстве: представители этого класса предаются извращениям, а художники передают это в виде кубизма и футуризма. Художникам просто нечего было сказать, я подразумеваю, художникам, служившим интересам буржуазии и помещиков. У них не было новых идей. Наиболее чуткая часть художников в такое время начинает выражать идеи класса, идущего на смену. Так было у нас перед революцией.
— Но можно ли отнести к этой категории искусство, в котором художник выражает чувства, переживаемые человеком во всяком обществе: горе, радость, любовь?
— Конечно, есть такой вид искусства, но лирические темы не должны занимать много места. Если художник начинает слишком много копаться в своих собственных чувствах, то это извращение, это значит, что у него нет ничего более серьезного сказать.
— Но это может значить, что он ищет новые, более совершенные формы для передачи человеческих чувств. В жизни отдельного человека личные чувства занимают большое место и они также должны быть выражены в искусстве.
— Пока мы не построим коммунизма, мы не можем позволить себе роскоши тратить таланты на обслуживание личных нужд. И передовики искусства это понимают. Наши, советские писатели, художники, музыканты понимают, что все силы должны быть направлены к одной цели.
— Если искусство так чутко выражает передовые идеи, являясь как бы барометром, указывающим насколько господствующий класс здоров, то выходит, что государство не должно цензурировать искусство.
— В период классовой борьбы есть люди владеющие мастерством, но с чуждой идеологией. Им нельзя давать воли.
— Таких не должно быть много и на них не должно обращать внимания. Государственная цензура очень опасная вещь. Допустим, что партия оторвалась от народа и уже не выражает его воли, а цензура все еще в ее руках. В таком, гипотетическом случае, цензура будет задерживать прогресс.
— У нас такого положения быть не может. Партия все время пополняется и обновляется новыми членами из всех слоев населения и у нас внутрипартийная демократия. И, конечно, когда мы придем к коммунистическому, беспартийному обществу, никакой цензуры не будет.
Разговор принял скучный оборот; все грязные дела настоящего покрываются разглагольствованием о прекрасном и чистом будущем. Я не могла решить: верит ли он сам в то, что говорит? Видит ли он противоречие в своих собственных рассуждениях? Скорее всего видит, но считает, что других, в том числе и меня, можно убедить демагогией.
Вечером, когда я легла в постель, я вспомнила этот разговор и пришла в ужас. Что я позволила себе сказать?! Допустить хоть на мгновение, что партия оторвалась от народа, какое кощунство! Еще пара таких 'гипотетических' предположений и Коваль за меня возьмется. Я ворочалась и вздыхала и не могла заснуть. Сережа, очевидно, услышав, спросил:
— Ты почему так тяжело вздыхаешь?
Я рассказала о разговоре с Ковалем.
— Успокойся, за ним осталось последнее слово и он будет думать, что его убеждения неотразимы. Ничего ужасного ты не сказала. Но почему вы ведете политические разговоры, что вам там, делать нечего?
— Ты знаешь, как я боюсь опоздать на службу и за это попасть под суд, я всегда прихожу на работу чуть ли не за полчаса раньше и он тоже, вот мы и разговариваем до начала работы.
— Лучше попасть под суд за опоздание, чем за антисоветские разговоры.
— Я уже столько раз давала себе слово не говорить с ним о политике, но как-то само получается: заговорили об искусстве, а кончили о политике!
— Успокойся, ничего не будет худого… Ты знаешь, сегодня я брал с собой Наташу, когда пошел после обеда в университет?
— Что же ей там понравилось?
— Интересно получилось. Пришел наш аспирант, Сурков, а у него во рту много искусственных металлических зубов. Увидев Наташу, он заулыбался и хотел взять ее на руки, а она убежала от него, спряталась у меня за спиной и оттуда спросила испуганным шепотом: 'Папа, это кто, людоед[5]?' Это было неожиданно и очень забавно.
— А что же Сурков?
— Его это тоже позабавило, он еще больше оскалил зубы и сказал: 'Да, я людоед, только я не охочусь за девочками моложе восемнадцати лет. Так что ты меня пока не бойся'.
В этом году весна на Кубань пришла рано. Приглашая меня приехать к ним погостить на первомайские праздники, мама писала, что надеется, у них в огороде к этому времени уже будет молодая редиска, зеленый лук и достаточно щавеля, чтобы сварить зеленый борщ, который я очень люблю. Но по приезде меня ждало большое разочарование: в ночь под первое мая ударил небольшой мороз и многие овощи, в том числе и листья щавеля, померзли. Папа был особенно расстроен тем, что с большим трудом выращенная рассада помидоров и высаженная в грунт уже с цветами вся погибла от мороза.
После морозной ночи первомайский день был солнечный и очень теплый. Читая книгу у раскрытого окна, я слышала, как Ниночка и Наташа, играя во дворе недалеко от окна, серьезно обсуждали, какой обед они будут готовить для кукол. Затеяв что-то очень сложное, они с увлечением стали готовить. Вдруг что-то упало и, очевидно, разбилось.
— Ты что разбила? — спросила Ниночка.
— Стакан, теперь бабушка рассердится, она не велела брать посуду из дома.
— А ты не говори ей, что это ты разбила.
— Я не скажу, но если она спросит?
— Когда спросит, скажи 'не знаю, кто разбил'.
— Как не знаю, — удивилась Наташа, — ведь я знаю, я разбила.
