уходит главный.
Яков Петрович принял известие об отставке главного довольно равнодушно, он сердился на него за скандал на мельнице.
Очень большой сюрприз для многих из нас принесло известие о подписании договора с Германией. Фашисты с первых дней своего существования были 'высшая и самая отвратительная форма воинствующего капитализма', а Гитлер — цепным псом капитализма, и вдруг договор о дружбе и взаимной помощи с ними. Партийная мелкая сошка совсем растерялась, еще вчера Риббентроп был бешеная собака, а сегодня Молотов клянется в вечной дружбе ему, но такая неразбериха продолжалась недолго, через пару дней, очевидно, были получены разъяснения. В нашей заводской столовой произошел интересный случай: рабочий-коммунист, поверя, что Гитлер теперь друг, сказал своим соседям за столом во время обеда: 'Гитлер, он знаете, не дурак, он тоже понимает, что рабочих нужно удовлетворять, он много хорошего для германских рабочих сделал, только он, конечно, нацист и ему плевать на мировую революцию'. В этот же день рабочего вызвали в секретную часть и расспрашивали, откуда он знает о политике Гитлера, слушает ли он немецкое радио? Оказалось, что ни он, ни кто другой в его семье немецкого языка не знает и у них даже нет радиоприемника. Свое мнение о немецком правительстве он вывел из газет и разговоров с товарищами. После этого случая у нас на комбинате прекратились разговоры о Гитлере.
Через несколько дней после заключения договора ко мне пришел председатель ФЗК и сказал:
— Тов. Богдан, у меня есть билет на очень интересную лекцию. Приехавший из Москвы товарищ прочтет лекцию о международном положении, хотите пойти?
— Конечно, пойду.
Как потом я узнала, билеты были предложены всем инженерно-техническим работникам.
Как и ожидалось, доклад касался главным образом договора с Германией. Докладчик объяснил, что договор не означает дружеского расположения советского правительства к фашистской Германии. Фашизм как был высшей формой капитализма, так и есть. Но на данном этапе капиталистические страны собираются воевать и, заключив с Германией договор о ненападении, СССР тем самым развязывает ей руки воевать с другими кап. странами.
После войны воюющие страны будут ослаблены, и победители и побежденные, и в них могут возникнуть условия для пролетарской революции. Договор с Германией ни в коем случае не означает, что партия и правительство начали питать симпатию к фашистскому режиму там, советский народ не должен ослаблять своей бдительности и т.п. После доклада были вопросы.
Один человек спросил: 'Ведь в Германии правительство тоже знает об опасности революции после войны, почему же они все-таки решаются воевать не с нами, а с другими капиталистами?'
— Гитлеровское правительство не видит дальше своего носа, — ответил докладчик, — они прежде всего хотят реванша с Францией и Польшей. Германия уже несколько лет готовится к войне, все ее хозяйство приноровлено к этому, и они надеются, что война будет для них легкой. Но мы, конечно, знаем, что война между капиталистами легкой не будет, капиталисты легко не расстаются с награбленным добром!
Придя домой и рассказав о лекции, я удивлялась:
— Неужели советы думают, что Гитлер не знает, почему они заключили с ним договор?
— Конечно, не думают, — сказал папа, — договор заключили и каждая из 'высоких договаривающихся сторон' попытается надуть другую. У них, вероятно, уже заготовлены планы, как обмануть друг друга. Вор у вора задумал украсть дубинку! Интересно, чем все это кончится? Хотел бы я дожить и посмотреть, чем все это кончится?
— Конечно, вы доживете, это не протянется долго.
— Кто его знает, мне ведь уже под семьдесят!
33
Шурин муж Вася вернулся из ссылки. Ему пришлось посидеть там лишние шесть месяцев, так как его срок кончился осенью, когда навигация в те далекие места была уже окончена. Как бывшему заключенному ему не разрешили жить в промышленных районах и он приехал и поселился у моих родителей в Кропоткине. У папы в Кропоткине много друзей и знакомых и один из них нашел для Васи приличную работу — землемера в местном горсовете. Его обязанности: обмерять участки домовладельцев, оценивать дома для налога и т.п.
Васю лишили права жить в промышленных районах на три года, и на семейном совете было решено, что он и Шура будут жить с родителями и что для них сделают пристройку к хате. До постройки хаты Шура будет жить в Донбассе, где она теперь работает.
Вася взялся строить сам. Купив несколько бревен для углов и черепицу на крышу, он живо принялся за работу. Папа помог ему и через несколько недель две комнаты были готовы.
За то время как он готовил квартиру для семьи и жил без Шуры, только с папой и мамой, наши заметили, что Вася сильно изменился за время ссылки. Вся наша семья любила его и высоко ценила его хорошие манеры и прекрасный характер; теперь же он сделался грубым, невежливым, вульгарным. Страшно невоздержанным в пище —садился за стол первым и, не дожидаясь других, накладывал себе на тарелку, не заботясь, хватит ли всем. Он стал 'заигрывать' с молодыми женщинами, особенно с нашей ближайшей соседкой, молодой вдовой, и это оскорбляло маму.
Я приехала навестить родных, когда строительство у них было в самом разгаре. Бревенчатый остов комнат был уже готов, крыша накрыта, и мама с Васей залепливали глиной стены. Несмотря на to, что работали они споро, я скоро заметила, что отношения между ними натянуты. Когда я спросила маму, она ответила:
— Прямо горе мне с ним. Завел шашни с Манькой, соседкой, и даже не скрывает. Мне соседи говорили и раньше, но я как-то не верила, а недавно засиделась за картами у Семеновых, возвращалась домой поздно, часов в двенадцать, и когда подошла к нашему дому увидела: сидят они рядом у нее на лавочке и ее голова у него на плече. Они, конечно, видели, что я иду, но не побеспокоились принять более приличную позу… а может быть, нарочно хотели, чтобы я увидела. Наутро я говорю ему: 'Вася, вы бы постеснялись так себя вести, ведь скоро приедет Шура'. А он отвечает: 'Вы не беспокойтесь, у меня и на Шуру хватит'. Ну не нахал! Я ему говорю: 'Как вам, Вася, не стыдно мне так говорить?', а он отвечает: 'Поймите, Нина Ивановна, я больше трех лет сидел в лагере не видя женщин, не могу я и дальше жить монахом!'
— Какой безобразник!
— Я ему сказала, что если Шура узнает, она ему этого не простит.
— А он что?
— Говорит: а вы ей не рассказывайте.
— Вы и правда, мама, лучше ей не рассказывайте.
— Дорогая Валя, я и не собираюсь ей рассказывать, да ведь нас здесь чуть ли не половина города знает, ей обязательно кто-нибудь донесет.
— Он даже не беспокоится скрыть свое поведение!
— Он так изменился, Валя, стал прямо другим человеком. Иных людей горе делает более чуткими, а он огрубел. И интересно, он никогда ни одним словом не обмолвился о своей жизни в лагере, а ему там, видно, было очень тяжело. Ты заметила, у него зубы вылезают из десен? Это от цынги. Несмотря на все наши посылки, он все же болел цынгой.
— Как страшно! А у врача он был?
— Был. Он пьет какое-то лекарство, но, кажется, надежды сохранить зубы мало. Мне его очень жаль! Мы с отцом надеемся, что он понемногу забудет ссылку и опять будет прежним, нормальным.
Но мамины надежды не оправдались. Когда Шура приехала в Кропоткин, отношения с Васей у них сразу же испортились. Пожив с ним немного, она приехала к нам в Ростов отдохнуть от неприятностей. Мне она сказала откровенно.
— Я думаю, что не смогу с ним жить. И не только потому, что он мне изменял, хотя, конечно, я и этого
