– Э-эх! Галюнчик ты мой! – умилился Владимир Иванович, а его бывшая жена вдруг как заорет:
– Это у меня-то как в больнице?! Это, выходит, я дорогих гостей больничными харчами потчую?! – возмутилась Зинаида, а рядом разыгралась еще одна семейная сцена.
– Куда пошел? – воскликнула Ульяна Андреевна, вцепившись мертвой хваткой в рукав Алексея Павловича.
– В туалет. А что – нельзя? – спросил тот и прищурился.
– А зачем чекушку взял?
– Клизму поставлю.
– Что? Клизму? Зачем? Золотой вы мой! – удивилась Ирина Стеклова, и Юрин отец подробно принялся расписывать ей положительные стороны сего мероприятия.
– Вот так вот. И геморрой излечил полностью! – похвастался он в заключение своего рассказа.
– Да что вы говорите?! Неужели этим способом можно вылечить такое неприятное заболевание?
– Не-есомненно, – подтвердил он, – ранки-то от спирта зарубцовываются, затягиваются, – растолковал Метелкин-старший и рванул в уборную.
Парамон Андреевич сидел тихо – ни с кем не разговаривал, ел мало и вовсе не пил, все о чем-то думал сосредоточенно.
Юрик с другом Федькой вспоминали армейскую жизнь, перебивая и перекрикивая друг друга.
– Не, а ты помнишь, помнишь! – возбужденно кричал Метелкин. – Как Штаркина товарищ полковник спрашивает: «Ты почему, гад, лавровый лист в суп не кладешь?»
– Ха, ха, ха, – загоготал Федор. – Ага, ага! Не жрут, говорит, вот и не кладу. Чо, говорит, добро переводить! Ха, ха, ха!
– Дай пять! – И, заливаясь смехом, Юрик с готовностью подставлял пятерню, Федя лупил по ней своей. После этого оба несколько успокаивались, весьма довольные друг другом, пропускали по стопке, потом Федор, снова привскочив, с неизъяснимой радостью выкрикивал:
– А помнишь! Помнишь, как Якушев нажрался, а наш Квасько ему: «Рядовой Якушев, выйти из строя! Опять вчера нажрался, как свинья! Если б не пил, давно б сержантом был!..»
– Точно, точно! Ха, ха, ха! – поддерживал товарища Юрик, потирая ладони. – А Якушев ему: «Да плевать мне на сержанта! Я, когда выпью, генералом себя чувствую!» Ха, ха, ха! – хватаясь за живот, покатывался со смеху Метелкин. – Дай пять! – И они снова били по рукам.
– А помнишь Коряжку-деревяшку?! – потеряв контроль, прокричал радостный Федя.
– Да тихо ты! Ты чего?! – Юрик огляделся по сторонам – казалось, он был испуган. – Пошли, курнем, выйдем, что ли, – предложил он, но друг не унимался:
– Ой! Ну и страшна же она была! Жуть! Сейчас как вспомню, так мурашки по телу. А помнишь, помнишь, Якушев говорил, да вы ей платок на лицо накиньте, и все дела – баба как баба! И действительно! Ведь никакой разницы! Юран, ты разницу почувствовал?
– Ты чо! Совсем, что ль?! У меня тут жена сидит! Хорош язык распускать! – злобно проговорил Юран, с беспокойством глядя на Аврору, но та, кажется, ничего не слышала – они с Кравкиной покатывались со смеху, пуская носом пузыри шампанского. Кира, супруга Федора, что-то сосредоточенно искала в своей тарелке, ковыряясь вилкой – ей тоже было не до мужниных воспоминаний.
Владимир Иванович вел себя как образцовый, примерный муж... Он обхаживал Галину, кудахтая, подобно наседке, у которой только что вылупились птенцы:
– Галюнчик, можт, винца? Или поесть еще хочешь?
– Гаврилов, ты ж знаешь, я не пью! – отвечала Калерина, навалившись на красную рыбу.
– Ага, ага, Галюнчик. Ты у меня и так всегда как пьяная! Давай, давай, не робей, а то закуски-то скоро унесут – ешь, Галюнчик, наворачивай!
Владимир Иванович шептал жене что-то на ухо, щипал ее под столом – Калерина подскакивала и, стыдливо улыбаясь, говорила смущенно, уставившись в одну точку:
– Ой! Гаврилов! Хи, хи! Перестань!
Но после «лишней» рюмки поведение Владимира Ивановича, как это обычно случалось, переменилось, повернулось на все сто восемьдесят градусов, если, конечно, поведение возможно исчислять градусами. Тут возникает вопрос о градусах: какими градусами измеряется этот самый поворот гавриловского поведения – теми, которыми измеряют дуги и углы, или же концентрацию выпитой им водки... Впрочем, суть не в этом. После «лишней» для экс-супруга Зинаиды Матвеевны рюмки он вдруг повел себя так, словно не было рядом его дражайшего Галюнчика, этой замечательной женщины, ангела во плоти.
Владимир Иванович нарочно уронил носовой платок и полез за ним под стол. Там, в темноте, он нашел толстые, родные ноги бывшей жены, которые ни с чьими другими не мог перепутать, и начал очень обстоятельно поглаживать сначала ее левое колено, потом правое. Зинаида Матвеевна, ощутив ни с чем не сравнимое блаженство, принялась подпрыгивать на стуле и хохотать от неожиданно привалившего счастья и щекотки:
– Ой! Хи, хи! Хи, хи, хи! Ой!
– Какой красивый ребенок! Какая девочка хорошенькая! – крикнула Калерина, подумав, что Зинаида Матвеевна таким образом заигрывает с малышкой. – Аришечка, Аришечка! Пойдешь на ручки к тете Гале?
– Вы что, не видите, спит робенок?! Ой! Хи, хи! Ха, ха! – Зинаиде Матвеевне снова стало щекотно, она подпрыгнула, и на весь зал, заглушая голоса присутствующих, раздался истошный крик Арины. – Ну вот! Взяла и разбудила! Спала спокойно девочка! Так нет, надо было влезть! Аврора! Я пошла домой! Аришенька капризничает! – прогремела Зинаида Матвеевна, пытаясь перекричать внучку. – Товарищи! До свидания!
