«Яра» в маленькую комнатку коммунальной квартиры. Там жили моя мама, бабушка, Геня, – Аврора Владимировна старательно загибала пальцы, дабы не сбиться со счета, – Иван с женой и Любахой, да еще Екатерина периодически скрывалась там от своего Дергача ненормального. Бабка спала на столе, тетя Катя на сундуке, кто на полу, Геня на дореволюционном диване с клопами...
– Во жизнь-то была! – развесил уши Юрий. – Такое ж в кошмарном сне привидится, и не проснешься!
– Да! Так почти все после войны жили. А мамаша моя окончила бухгалтерский техникум и перешла работать с вагоностроительного на часовой завод кассиром. Вот там-то она и познакомилась с моим отцом – Владимиром Ивановичем Гавриловым. Он служил библиотекарем при заводе. Мамаша долго не подпускала его, сомневалась, считая невозможным и нереальным привести Гаврилова в перенаселенную комнатушку – ведь у отца-то тоже своего угла не было. И потом, он младше ее был на десять лет... Но после инцидента на профсоюзном собрании она поняла, что любит его без памяти, и в конце концов сдалась.
– А что за инцидент-то? – с нескрываемым любопытством спросил Юрий.
– Моя родительница была не только кассиром на часовом заводе, но еще и активным членом месткома. В тот роковой день почти все сотрудники сидели в актовом зале – мамаша вещала с трибуны. Она распределяла путевки на Черноморское побережье. На собрании творилось ужас что! Путевок было десять, а желающих отдохнуть – сорок человек. И когда накал страстей достиг своего апогея, двери актового зала распахнулись, и внутрь на четвереньках вполз мой папаша. Он елозил на карачках по рыжему паркету, неумолимо приближаясь к объекту своей любви. Изо рта у него шла пена. Все подумали, что он эпилептик, хотели «Скорую» вызвать, потом чуть не побили его, потому как решили, что он использует свою болезнь с целью получения путевки. Но отец почти дополз до моей мамаши, она бросилась к нему навстречу, он припал к ее пышной груди, и оба в тот момент ощутили неземное блаженство. Пена, которая обильными шматками стекала на материн серый костюм, оказалась обыкновенным хозяйственным мылом – он специально разжевал его, чтобы ее разжалобить. В тот день мать приняла решение и все-таки привела Гаврилова к себе домой. А через три года появилась я, – сказала Дроздомётова. Она, конечно же, много чего опустила в своем рассказе. К примеру, не поведала менеджеру о внешности Владимира Ивановича – о том, что он отличался роскошной шевелюрой – вьющиеся иссиня-черные волосы в сочетании с выпуклыми, черными же, необыкновенно выразительными глазами делали его похожим на демона с картины Врубеля. Ни словом не обмолвилась о его характере. О том, что Гаврилов был взбалмошным до идиотизма холериком и психопатом, состоящим с тридцати девяти лет на учете в психдиспансере, что периодически лежал в самых разнообразных клиниках для душевнобольных, причем по собственному желанию: сделает спьяну какую- нибудь непостижимую гадость и бежит к врачу – помогите, обострение, мол, ничего не могу с собой поделать! Она утаила и то, что отец ее страдал нервным тиком, который в молодости не был столь сильно развит и воспринимался просто как не слишком красивая привычка делать пять-шесть мелких плевков через каждые пятнадцать-двадцать минут, будто он пытался отделаться от прилипшего к языку волоса или откушенного заусенца. Что с возрастом плевки стали смачнее и чаще, правая часть торса при этом стала непроизвольно сотрясаться, а рука (тоже правая) дергалась и уверенно постукивала то по коленке, то по столу, а иной раз и по чужой ноге, будто в подтверждение этих самых плевков. Звучало это приблизительно так: «Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук». И, наконец, о том, что Гаврилов был непроходимым бабником и скандалистом, что, собственно, и послужило причиной развода супругов. Но несмотря на расставание, Зинаида Матвеевна с Владимиром Ивановичем встречались до конца дней своих, держа этот факт в строжайшем секрете. Об их связи стало известно лишь после смерти обоих из писем, которые они хранили в одинаковых жестяных коробках из-под конфет.
Аврора Владимировна хотела было завершить рассказ на моменте своего рождения, но Юрик спросил с интересом:
– А что дальше-то было? – И тут Дроздомётова окончательно поняла, что у нее несомненный мощный талант писателя. – Вы родились и что?
– Поначалу мы все жили в коммуналке. Геня (мой сводный брат) поддался дурному влиянию и попал в скверную компанию воров-малолеток. Сперва он, наверное, это назло матери делал. Ну, за то, что та привела моего папашу, а потом втянулся незаметно... И говорил он так чудно, – вроде на русском языке, а ничего не поймешь. Потом родители развелись, и мы переехали в двухкомнатную квартиру (тут, конечно, не обошлось без доплаты); с папашей я стала видеться по выходным.
В новой школе у меня появился друг – однокашник. Такой мальчик! Прелесть! Просто слов нет! Мы долго с ним дружили, но он уехал в Мурманск, и я больше никогда его не видела. На прощание он подарил мне фигурные коньки... – с грустью проговорила она. Даже теперь, спустя много лет, Аврора Владимировна уверена на все сто процентов, что Вадик Лопатин и был тем единственным, неповторимым мужчиной, созданным именно для нее и ни для какой другой женщины. – После Вадика у меня была любовь с Костей Жаклинским. Он приехал в Москву из Саратова и попал в наш класс. Костик был просто помешан на голубях. Помню, как мы строили с ним голубятню посреди поля – вернее, это он строил, а я сидела на изодранном стуле под зонтом и слушала его истории о птицах. Долго мы с ним продружили, но расстались. – И наша героиня вспомнила тот страшный вечер, когда ее окружила толпа распаленных, подвыпивших парней и как Костя улизнул якобы по нужде, выждал время и вернулся, когда Аврора была уже в безопасности – одним из архаровцев оказался давний кореш брата Гены, он узнал ее и спас. Вспомнила, как Жаклинский втайне от нее расхаживал в обнимку с Женькой Петюкиной – девицей из параллельного класса, отличающейся редким для ее возраста и того времени легким поведением в общении с противоположным полом. И сейчас, как в юности, Аврора вдруг почувствовала неприятный осадок в душе, подобно горькому послевкусию от едкого, ядреного, вызывающего слезы лука. – На то были свои причины, – коротко сказала она, не вдаваясь в объяснения – почему да как она рассталась с Жаклинским. – У Костика был друг – Юрка Метелкин, первый хулиган нашей школы. Так вот Костя, уезжая отдохнуть после окончания школы к бабке с дедом в Саратов, попросил его присмотреть за голубями и за мной. И тот присмотрел. Влюбился в меня – я тоже полюбила его без памяти.
И вот я, вся такая влюбленная и окрыленная, уехала отдыхать на море с дядей Ваней, Галиной Тимофеевной и Любахой, а пока я купалась и загорала, мамаша подала мои документы в швейное училище, и весь год Юрка встречал меня возле него. Отработает ночную смену на станкостроительном заводе и в три дня уже ждет меня. Мама с Геней были поначалу очень против него настроены, но потом я забеременела и все-таки вышла за твоего тезку! Так-то!
– Ах! Так этот Метелкин и есть мой тезка! Понятно, понятно! А дальше что? – не унимался Юрий. – Что дальше-то было?
– А дальше? Вот стол мне привезете – и будет вам дальше! – воскликнула Аврора Владимировна и, попрощавшись с любопытным менеджером, положила трубку.
Спустя два дня Дроздомётова вальяжно сидела в кресле (в той же самой позе, что и знаменитая сочинительница любовных романов) и, положив руку на необъятную поверхность стола, ощущала себя не иначе как главным писателем если не мира, то уж России точно. Наконец она взглянула на экран ноутбука и решила, что пришло время продолжить свой грандиозный труд.
– На чем это я остановилась? Так, так, так... – И Аврора Владимировна сосредоточенно перечитала первую страницу второго тома своих мемуаров, лицо ее озарилось довольной улыбкой, но через секунду
