Они пришли в деревню на берегу Камы ниже Сарапула. Староста согласился взять их на зиму в работники. У него они и поселились в большой светлой клети.
Никифор оказался очень расторопным: по-крестьянски обстоятельно поговорил со старостой, с мужиками, рассказал, что пришли они с дальних северных краев, спасаясь от «хлебной скудости», что готовы любую работу робить и «никакого дурна чинить не будут». Мужики кивали головами, но помалкивали: дескать, поживем-увидим. Когда Никифор сказал, что один из них кузнец, а другой грамоте ученый, все обрадовались.
— Вот это, паря, подходяще.
— Как бы нам того грамотея попросить, чтобы жалобу написал. Мы государственные, а нас к Юговскому заводу приписали. Да и кузнецу вашему работа найдется. У нас и кузница есть.
Никифор рассказал приятелям об этом разговоре, и на другой же день они с Мясниковым пошли осматривать кузницу. Андрей поговорил со старостой о мирских нуждах и пообещал написать жалобу кунгурскому воеводе.
Все трое почувствовали себя нужными для людей.
— Может быть, корни здесь пустим? — мечтательно говорил Никифор. — Я уж приглядел тут одну девку. Она по сиротству живет в людях, а родительская изба заколочена.
— Ты поди уж с ней до всего договорился.
Никифор покрутил ус.
— Словечком перемолвился…
— Больно ты хваткий парень, — мрачно отозвался Мясников. — Нам сейчас надо быть тише воды, ниже травы — кто его знает, какой тут народ.
— Народ везде одинаков. Я с любым язык найду.
— Язык языком, а нож и пистолет наготове держи.
— Верно, есаул, — сказал Андрей. — Ты, Никифор, поменьше о нас болтай.
— Эх, вы! Мне ли мужиков не знать?
Деревня Комарова была недалеко от села Полянки, поместья барыни Красильниковой. Это несколько смущало и настораживало Андрея, особенно, когда староста, благообразный плешивый старик, похожий на Николу-угодника, принялся рассказывать о недавних событиях.
— Летось у нас в Полянках разбойники шумели. Напужали госпожу Красильникову до того, что она ополоумела. Так теперь и зовем ее «дура-барыня». Вокруг дома забор поставила, держит свору собак, а дворня, слышь, вся ходит оборуженная, и барыня та бродяг ловит, ни одного нищего не пропустит: под караул да в город.
Когда Андрей поведал друзьям о дуре-барыне и ее порядках, Мясников встревожился.
— Гляди, как бы нас не тряхнули за ворот… Может, податься куда-нибудь подальше? В Бикбарду, на Ик, в Камбарку или уйти в леса под Красноуфимск. Места там гористые, нескоро доберутся.
— Чего раньше времени умирать, — возражал Никифор. — Мужики нами довольны. Кто докажет про нас?
— Ты из-за своей Палашки всех нас под обух подведешь.
Вечером в ворота постучали. Андрей был один в доме: Мясников с Никифором с утра работали в кузнице. На всякий случай атаман взял с собой пистолет и пошел отворять ворота. Каково же было его удивление, когда он увидал перед собой девушку в низко повязанном платке. Большие серые глаза, круглые щеки, широкий, немного вздернутый нос — все это было чем-то знакомо. Где он видел ее?
— Не узнал? — спросила девушка. — Я Дуня из Полянок.
— Дуня? Теперь узнал. Проходи в избу.
Девушка тихо сказала:
— Пришла тебя упредить. Прослышала наша барыня, где вы схоронились, весть до нас дошла. Вишь, ты какой приметный. Барыня говорит: беспременно это разбойники, те самые, что мужа моего и сына убили. Мой совет: уходите, да поскорее. А дорога вам на восток до большого увала.
— Спасибо, Дуняша.
— Будете бежать, так я вам и место назову. Тятька мой живет в лесу возле куреней. Их видать с увала. Давыдовский починок зовется. Там и укроетесь… А мне идти пора. Наверно, уж хватилась барыня… Придете на починок, так и скажите: Дуня, мол, послала.
Дуняша поправила на голове платок и поднялась все с тем же тревожным выражением в глазах. За калиткой они расстались. Андрей тотчас же отправился в кузницу предупредить товарищей. Он застал их за горячей работой. Никифор держал в клещах раскаленный добела кусок железа, а Мясников бил молотом. Андрей рассказал о грозящей опасности.
— Вот и нажились, — с грустью сказал Никифор, бросая клещи. — Все одно, я Палашу с собой уведу.
— Ты о своей голове думай, — возразил Мясников, — а чужую не завязывай.
Стоял серый прохладный вечер. Как будто паутиной затянуло окрестность. Вечерний дымок поднимался над крышами и лениво таял в бледно-васильковом небе. Курица, подняв лапку и опустив хвост, стояла над мутной лужей. Стайка воробьев, нахохлившись, сидела на огородном прясле. Все дышало таким покоем, было так обычно, даже не верилось, что в это время где-то на господском дворе снаряжается в розыск команда и надо бросать обжитый уют.
— Куда вы, кормильцы? — спросила соседка, увидав приятелей, собравшихся в дорогу.
— Куда глаза глядят, бабка. К медведю в берлогу, вместе будем лапу сосать, — отвечал Никифор.
Веселостью он хотел скрыть тоску по девушке, по привычному крестьянскому жительству. Ему всех горше было расставаться с деревней.
Дорога до Давыдовского починка оказалась на редкость тяжелой.
Друзья пробирались меж гигантских сосен и лиственниц, сквозь частый ельник и заросли можжевельника. Пахло папоротником, муравьиным соком и палой гниющей листвой.
— Бредем, как видно, наугад? — недовольно спросил Никифор.
— Лучше нам заночевать здесь, — предложил Мясников.
— Взберемся на увал, там, может, не так сыро, — сказал Андрей.
На увал они взошли, уже когда настала ночь, холодная, сырая, мглистая. Выбрали полянку и разожгли костер. Стало теплей, и на душе немного легче. Озаряемые пламенем костра из темноты выступали черными великанами деревья. Снизу, из мочежины, доносился волчий вой.
— Теперь бы на полатях погреться, — проговорил Никифор, развязывая мешок с провизией.
— Поживем здесь с недельку, может, корни пустим, — пошутил Мясников.
— Мы от настоящей жизни отвыкли.
— Скажи: отучили. Неужели Андрей с его грамотой не нашел бы работу по душе, ты бы за сохой ходил, а я бы в кузне ковал. Как сковырнули нас со своего места, вот мы и нeлюди стали.
— Я так думаю: человеку завсегда лучшего хочется.
— Вишь ты до чего додумался. Кабы не беда, ты, Никифор, не поумнел бы. Верно, стало быть, говорят: худа без добра не бывает.
— Тебе все шутки, а я озяб до того, что зуб на зуб не попадает.
Никифор и Мясников легли возле костра, Андрей сидел и любовался игрой огня. Он думал о том, что человек может перенести очень много, если не потеряет веру в свои силы.
Волчий вой из долины слышался все громче. На разные голоса выла большая стая. Андрей подбросил сучья в костер. Языки пламени взвились и заплясали в клубах дыма.
Поворачиваясь то одним, то другим боком к огню, приятели пытались заснуть на постелях из пихтовых веток. Андрей то и дело просыпался, наконец, чувствуя, что уж не сможет заснуть, принялся поддерживать костер.
Туман стоял на дне долины такой густой, что горы казались повисшими в воздухе. Утро вставало студеное, неласковое.
Мясников потянулся до хруста в костях и открыл глаза.
— Эх, и сладкий же сон мне снился!
— Матрена? — спросил Андрей.
