курсы адвокатуры. А Валда?
Валда не вернулась из Прибалтики.
Она не отзывалась на его звонки, перестала писать. Что там происходит — он даже представить себе не мог. Он продолжал звонить, думая о болезни тетки, находя Валде оправдания. А может, просто дни стоят хорошие и она целый день пропадает на море?..
Через месяц он встретил Олегову Валентину. Она повзрослела, стала солидней. Волосы под шапкой были заложены за уши, признаков летнего лихого мальчишки в помине не было. Казалось, он не видел ее целую вечность. Вечность, которая сделала ее женой Олега...
— Родька, — кинулась она к нему, — ты что, с ума сошел? Куда ты девался? Мы уж в милицию собирались заявлять.
Валентина тараторила, отвлекала его, чтобы не упоминать о том, что произошло. Имена Валды и Саши как будто ушли из ее памяти. Но он все знал. Валда в конце концов ему написала. Она сообщила, что приедет в Москву только сдавать госэкзамены, что тетя Дайна вполне здорова, а Саша Мазурин теперь живет в их доме, работает на гарантийной станции в Риге.
После письма Валды он словно потерял ориентир, метался целыми днями по городу, вынашивал планы мщения, приезда в Ригу. Никак он не умел объяснить случившегося. Ему казалось, жизнь кончилась...
Однажды, когда Родион уже работал в юридической консультации, пришел посетитель. Сначала он топтался в коридоре, Родиону был виден широкий разворот плеч, мощный рыжий затылок. Черный нейлоновый костюм парня отливал серебром. Он о чем-то справился у секретаря, затем двинулся в комнату Родиона.
— Здравствуйте, — протянул он лапу и хмуро улыбнулся. — Припоминаете меня?
Смешной вопрос. Родион через сто лет узнал бы его.
— Мальцов?
— Он самый. Жив-здоров.
— Это хорошо, — протянул Родион, не зная, что еще сказать.
Мальцов действительно выглядел что надо — лобастый, нарядный, загорелый.
— Я по делу, — протянул он и густо покраснел.
Родиону стало, не по себе. Он подумал, что сейчас Мальцов вернется к давнишней истории, будет просить его о чем-нибудь.
— Какие там дела! — отмахнулся Родион. — Теперь, видите, занимаюсь защитой.
— Это хорошо, — промямлил Мальцов и сел.
Родион молчал, пережидая.
— Так вот какое дело, — сказал Мальцов, — хочу вас пригласить в свидетели.
Родион невольно поморщился.
— А против кого, собственно, свидетельствовать?
Мальцов покраснел еще гуще.
— Не против, а за.
— Не понял?
— За меня, — улыбнулся Мальцов. — Женюсь я. На Галине Рожковой. Так вы уж побудьте с моей стороны.
Родион оторопел. Он таращился во все глаза на Мальцова и не мог прийти в себя.
Он вспомнил изолятор, забинтованную голову этого парня, безысходное отчаяние его безумного поступка, затем бегство из города, отъезд на сейнер... и подивился некоей незримой нити, связавшей судьбу Мальцова с его собственной судьбой.
И впервые за все эти дни он вдруг подумал с надеждой, что и у него еще может все наладиться, и ему тоже однажды повезет, и будет счастье, как было в то ослепительное ясное лето, когда у него была Валда и «Крокодил» и когда так нестерпимо палило солнце.
ТРАНЗИТОМ
Серая метнулась на дорогу. Где-то хрустнула ветка, потом застонали. Олег, подражая стону зверя, тоже протяжно охнул.
Собака бросилась на землю, залегла. В оранжево-желтой листве заблестел островок снега. Затем Серая стремительно вскочила и понеслась. За дубовыми стволами мелькнула голова, вытянутое стрелой тело.
Олег облегченно вздохнул. Купол громадного муравейника она не задела. Ученая. Сегодня с утра у него только прицельные снимки. Стоящих мало. Не время. Он выжидает у старого, полусгнившего пня в развилке развесистой ели. Фоторужье с длиннофокусным объективом вытянуто далеко вперед. Рядом микрофон, улавливающий малейший звук, шорохи тысяч муравьиных ног. Благодать.
Чем кончится переполох, наделанный им?
Он взорвал мосты, перекрыл дороги. Для очередного эксперимента он вторгся в святая святых рыжей цивилизации. Воткнул одиннадцать пронумерованных спичек в ровнехонький конус купола. Муравьи — неистовствуют. Возбуждены до предела. Похоже, что его догадка оправдывается. Рыжие наделены чувством пространства, формы. Они валят спички и уносят их в строгой последовательности — от вершины к основанию. Если и дальше будет так — недурной материал он подкинет ученым мужам — мирмекологам.
Но это надобно проверить. Терпение, терпение.
Он уже сделал около ста пятидесяти снимков. Кассет пять с момента вторжения спичек в царство рыжих.
Неделю назад он выкинул с ними другую штуку. Разбросал кружочки из разноцветной целлюлозы. Рыжие и в цвете разобрались. Вынесли яркие, наиболее раздражающие пятнышки, потом белые.
К концу отпуска в Гурулеве, ближе к холодам, он отважится на самое трудное. Это уже вдвоем с Родионом. Из-за своего процесса Родька задержался. Когда появится, они попробуют метить муравьев изотопами. Чтобы воспроизвести схему подземного лабиринта. Почему-то ведь муравьи не замерзают ни при какой зиме без отопления, одежды или волосяного покрова.
Сейчас только наблюдения, опыты. Шелест опадающих листьев. Покачивание оранжево-медных деревьев.
Осень.
Пока он сидит со включенной аппаратурой, вникая в муравьиные страсти, он спокоен. Серая приучена к тишине, не шелохнется. Великая целительница мирмекология.
Целительница, учительница, мучительница...
Что ж, в задержке Родьки, быть может, есть своя предопределенность. Значит, Олегу полагается эта неделя полного одиночества, чтобы понять, как же дальше. Как выкарабкаться. Чтобы он снова и снова всходил на Голгофу, возведенную его памятью.
Все началось с пятнадцатилетней танцовщицы.
Девочка появилась у, него больше года назад с матерью. Худое, почти костлявое существо. Обращенные внутрь ступни, вытянутая шея и отчаянье, засевшее над впалыми щеками. А мать совсем другая — уверенная, с запрокинутой головой и гибкими движениями.
Он сказал привычное:
— Я вас слушаю.
Заговорила мать:
— Марина в балетной школе. Она уже начала выступать. В массовке кордебалета «Щелкунчик». Помните? А танец маленьких лебедей?
