Одна мания. Она ступает по краю водоема. Вода, вода. Не поскользнуться, чтоб не залило всю.
Он видел, как она расставляла ноги, и как потом нащупывала носком туфли, куда ступить. Ступала и сразу отдергивала.
Он готов был целовать ноги, следы на песке.
Однажды она закричала: «Он по горло в воде, смотрите, вытащите же его! Что вы стоите?»
Его увели.
Как-то он встретил в приемной Марину. Взрослую, цветущую. Ей пошла на пользу свобода. Так иногда молодой побег забирает все соки у матери-дерева, которое потом сохнет, болеет.
Он окликнул ее. Печальное, взрослое лицо вспыхнуло. Радость брызнула из глаз.
— Олег Петрович! — Она подбежала, заглянула в глаза, пританцовывая на месте. — Вы что... работали много? — Она словно покачивалась под его взглядом — загорелая, гибкая, с вспыхивающими искрами в глазах.
— Много. — Он удержал ее руки. — Сейчас никуда не уезжаешь? Побудь с мамой. Мне так важно, чтобы она поправилась.
Марина застыла, танец ног прекратился.
Он молча прошел в отделение, взял халат...
Экстраверты, циклотимия, Ирина Васильевна...
Месяца два назад ее выписали. Профессор сказал, что надеется — надолго.
...Теперь уже не стоило и пытаться. Он заставил себя встать. Распахнул окно. Рядом на диване белели проявленные снимки муравьиного купола. Память. Значит, товарищ академик Черниговский, если мы научимся управлять механизмом памяти, можно будет регулировать и воспоминания. Нажал кнопку — вспомнил. Нажал другую — забыл. З а б ы л. Не известное доселе человеку счастье — забыть. Забыть что- то. Вычеркнуть из памяти.
Остаться в кругу воспоминаний, которые берешь с собой. В дорогу. На весь, так сказать, данный тебе отрезок. Эдакий розовый сироп жизни. И вот ты в среде приятных обязанностей и забот, одержим только общечеловеческими целями. Не хочется? Тебе не это надо? Другое.
Налетели комары, он закрыл окно. В стекле забрезжил красный краешек рассвета. Поиграл, поиграл и пропал. Облако набежало.
Но все сразу не бывает. Даже у целенаправленного до идиотизма Родьки и то не бывает. И он тоже не одними абрикосами питался.
Олег вспомнил, как летом, месяца три спустя после процесса над Рыбиным, он встретил его в «Пирожковой» на углу Неглинной. Три месяца не виделись. Немыслимо. Но Олег уполз в свою конуру, зализывал раны после краха семейной жизни. И Родька почему-то не разыскал Олега, когда он съехал с прежней квартиры.
В «Пирожковой» он увидел Родьку за столом. Тот жевал кулебяку с капустой, прихлебывая из чашечки бульон. Рядом на очереди были котлеты, кисель и еще что-то. С недоумением Олег всматривался в знакомую фигуру, отмечая перемену в Родькином облике. Ел он механически, мало соображая, что делает.
Олег подошел к столику.
— Послушай, старик, — тронул он Родьку за плечо, — ты напоминаешь мне отощавшего с голодухи рысака, некогда бравшего призы на бегах.
Родька поднял глаза. Вяло обрадовался Олегу:
— Давненько я, брат, тебя не имел чести.
Потом он поинтересовался делами Олега, его коллегами и тем, как он реализовал в эти три месяца решения техсовета. О Вале он не спросил, словно никогда не имел о ней никакого понятия.
Олег рассказал ему о лаборатории, об экспериментах, которые начал проводить с новыми приборами. Объясняя, он увлекся, уже не боясь ступить в яркую полоску света, где его внутренний мир просматривался.
— А я, брат, долблю гранит с утра до утра. Новейшие методы судебной криминалистики. По волоску теперь преступника находят, во как. Что — негож?
— Давай, давай, — усмехнулся Олег. — В адвокатуре редки дистрофики. Зато в «шейке» поджарые смотрятся. — Он предложил Родьке сигарету: — Что у тебя сейчас? Кого выгораживаешь от праведного суда?
Родька помолчал. Челюсти перекатывались, спина гнулась.
— Знаешь, — сказал он, — раньше покупали все на деньги, еще раньше — на добычу, а наш брат все покупает на время. Во ч т о его вложишь — то с тобой и останется. Новый закон: ж и з н ь — н а в р е м я.
Олег прикрыл веки, как от ожога.
— Потратишь время на дело — будешь большой специалист, на женщину — будешь с женщиной, на режим, питание, ну или спорт — будешь здоров.
— А если на других?
— На других? — переспросил Родька. — Не будешь о д и н. Это как в сказке с тремя дорогами.
Олегу все еще хотелось выпутаться из тогдашнего, загладить невнимание к Родьке.
— Век буду помнить, — сказал он, — как здорово ты тогда выступил про Рыбина. Извини, что на рождение не пришел. Семейные обстоятельства.
Родион оторвал глаза от киселя.
— Выступил? Когда? — Он слабо улыбнулся. — Ах, ты о Рыбине? Да, здорово. Дали ему пять лет.
Он внимательно посмотрел на Олега:
— Ты разве не знаешь? О том вечере?
Олег помотал головой.
— Не отмеченный день рождения. Мама умерла. — Он болезненно сморщился. — В Кузьминках схоронили. Искали тебя. Пропал. — Родион устало потер виски. Потом поднялся. — Извини, у меня тут на углу свидание с одной
Олег двинулся с ним к двери. Вот как. Родька без матери. Невероятно. То-то его вывернуло наизнанку. Уже у входа Родька обернулся:
— Зашел бы сегодня попозже. Поговорили?
Он выскочил, размахивая руками.
Олег чуть помедлил, затем вернулся в зал. Пирожки еще не кончились.
«В чистом поле огоньки, на сердце тревога... Повремени, повремени...»
...Наконец-то. Чуть улеглись нервишки... Приходят в норму. Когда же он лег снова? Отяжелели веки, мысли ползли и останавливались... Останавливались... Кончено.
Еще мелькнула мысль о том, как здорово будет завтра увидеть Родьку здесь, в деревне... Удивительно кричал петух. Столбовая... Муравьиная свалка... Папаня с вывороченной осколком рукой.
«Повремени, повремени... подожди немного...»
Он повернулся на бок, и горячая волна залила его.
Через час в окно постучала почтальонша. В тусклом, туманном стекле мелькнуло круглое личико, короткий жакет. Он выглянул.
Телеграмма. От Родиона. Вот тебе и на. Не едет... зовет срочно приехать на два дня!
Телеграмма когда давалась? — подумал он. — Ага, значит, есть еще время. Всего семь. Он оделся, свистнул Серую и вышел.
В лесу он сделал очередные снимки. Через полчаса на почте связался с Москвой.
Он не надеялся никого застать. Просто он заказал этот номер и назвал имя, чтобы произнести его вслух. Вытолкнуть из призрачного ночного бытия. Два месяца, как она выписалась. Осень начинается.
Его соединили. Раздались гудки.
«В чистом поле огоньки...» — вот привязалось.
— Алло, алло, — глухо отозвалось на другом конце провода. Незнакомый надтреснутый голос.
