Ну и завидные это были часики, от шести до восьми утра, когда они были полными хозяевами времени и пространства, а два отцветающих тополя кружили над ними рой бестелесных пушинок. И тополя эти заменяли им, ребятам, выросшим на асфальте, лесные чащи, озера с камышами и поля ароматной гречихи.
Поначалу за каждый день эксплуатации «Крокодила» совладельцы торговались, предлагая взаимовыгодный обмен на магнитофонные записи, билеты на футбол и даже дюжину «Жигулевского». Потом ажиотаж поубавился, торг шел только за уик-энд, и вот настал момент, когда начал сказываться возраст машины. Количество ездовых часов становилось все меньше, количество часов под автомобилем — все больше. И как-то так получилось само, что только Родион без всякого нажима и насилия лежал под этим самым «Крокодилом» часами, не требуя У остальных совладельцев компенсации. Ребята уже плохо ориентировались, когда «Крокодил» приходил в негодность, а когда был в исправности. И преимущественное право пользования естественно перешло к Родиону. Конечно, он снисходил к просьбам ребят, но уж если сам бывал свободен, вернее, если свободна бывала она...
Никогда у него не было такого лета.
Они с Валдой исколесили все Подмосковье. «Крокодил» выжимал 80—90 километров, и они мчались по шоссе, врубаясь в поток машин, как ветераны автоспорта. Видно, все в его натуре соединилось для этой страсти. Он любил «Крокодила» как живого. Заботился о нем, «лечил», умывал. Он скучал, когда отрывался от машины на полдня. Он готов был гладить кузов, ласкать крыло. Он доставал запчасти, драил никель, стекла, полировал до потери сознания все покрытые краской части. И «Крокодил» отвечал ему взаимностью. Это была добрая, покладистая машина. Она не любила быстрых переключений, резкого торможения или внезапных разворотов. Родион приспособился к мотору, тормозам. Он прилежно изучил все причуды характера «Крокодила» и знал, что тот не потерпит, если вздумаешь ехать, не прогрев мотора две-три минуты, никогда не давал резкого ускорения, если не была выдержана вторая передача. И многое, многое другое.
И все же азарт езды, новизна окружающего, свист ветра в проемах стекол — все это приобретало особый, высший смысл, только когда она, Валда, участвовала во всем этом.
«У каждого человека, — думал он, — бывает ощущение полноты счастья. У одного — это миг, когда он достигает пика Гималаев, у другого, когда выдержал последний день голодовки, у третьего, когда видит в микроскопе то, чего искал, а у четвертого — просто когда слушает музыку или стоит перед входом в Архангельский заповедник».
Для Родиона в ту пору это была езда с Валдой.
Впоследствии он не раз думал, что в двадцать два еще не могло быть наслаждения достигнутой высокой целью, потому что все цели были далеко впереди, а могла быть только радость наслаждаться самим процессом. Он мчался куда-то по одной из дорог, не думая о конечном пункте. Счастьем была сама езда.
Но теперь чаще спрашивала она, и ее вопросы задевали его.
— Зачем мы носимся как сумасшедшие? — говорила она. — Все объездим за одно лето, а дальше?
— Так далеко я не заглядываю, — говорил он и целовал ее.
— А если после института меня пошлют работать в Латвию или... в Южную Америку?
— Тогда и будем решать.
Он не мог согласиться с тем, что Валда стала думать только о будущем. Ей нужна была эта определенность на пять лет вперед. Она жила будущим даже больше, чем настоящим. Как люди, которые никогда не забывают, что после встречи Нового года придется снимать с елки игрушки, а после вечеринки вымыть посуду и полы. Конечно, ей тоже было хорошо вот сейчас, в эту минуту, когда они мчались на Клязьминское водохранилище, чтобы посмотреть на стройный косяк белоснежных яхт, или на водную станцию в Химки, или на эту самую речку в Звенигород. Она ездила с ним повсюду и слушала его рассказы, остановив свои темные, неулыбчивые глаза на его лице. Она соглашалась делать все то, что он предлагал, но сама никогда ничего не желала. Она не с т р е м и л а с ь, она не сопротивлялась.
Ни разу он не мог припомнить, чтобы она о чем-либо попросила его. Или активно выразила свое настроение. Но уж если ей не хотелось... переубедить ее было невозможно.
Она спрашивала: «Разве это так необходимо?» Или: «Это очень важно для тебя?» Как будто сразу давая понять, что конечно же это для него не может быть важно.
Только раз она с охотой поддержала его идею.
Родион задумал провести воскресенье вместе с Олегом и его новой приятельницей Валей — студенткой какой-то театральной студии или училища.
Родион снисходительно улыбался, думая об этом. О том, что у его белесого друга могла завестись своя л я л я.
— Воображаю, — сказал он Валде. — Артистический самородок, будущая Бабанова. Оба млеют, за руки держатся и учат монолог из «Собаки на сене».
Валда не ответила.
Накануне, в субботу, Родион провел второй допрос Мальцова. И эта встреча дала мало нового. Парень явно тянул резину. Как только речь заходила о его семнадцатилетней Галине, он зло иронизировал над догадками Родиона, наотрез отказываясь дать объяснение происшедшему.
После часа хождений вокруг да около Родион сдался.
— Ну ладно, выкручивайтесь! Я умываю руки. Только на что вы рассчитываете?
— Пусть судят и дают, что положено.
— А что положено?
— Ну это вам лучше знать. Вы выбрали себе эту работенку, упекать людей подальше.
— Ничего этого я не выбирал, — огрызнулся Родион. — Значит, вы можете перекалечить всех девок, и никто вас не имеет права остановить? Так, да? — Родион вздохнул. — Я подумал: «Зачем ему срок зарабатывать? Мы с ним поладим».
— А еще что вы думали? — осклабился Мальцов.
Родион поглядел в окно. Небо ярко синело в квадрате окна. И он вспомнил, как вчера та же синева плыла над их головами. Жара застыла в воздухе, и сейчас ему снова, как во все эти дни, представилась езда с ветерком, и они катят в своем зеленом «Крокодиле» по нескончаемой, как кольцевая трасса, дороге, пьяные от движения, быстроты. На поворотах машину заносит на бок. Он чувствует тепло навалившегося тела Валды и застывает. Только руки мягко выворачивают руль, чтобы ее не отбросило обратно на место.
— Разрешите закурить? — услышал он.
— Курите, — пожал Родион плечами.
— Не знаете вы эту Галю, — вдруг сказал парень. — Не принуждал я ее к сожительству. И не думал. Она сама ко мне явилась. Как говорится, «явилась и зажгла». И все было у нас строго по договоренности.
— По договоренности? Ну и словечки вы выбираете.
— Уж какие имеются.
— Ну хорошо. Если вы обо всем договорились, почему же теперь уговор не хотите выполнять?
— А теперь не хочу, — парень упрямо сжал губы.
— Что ж, разлюбили? — не удержался Родион. — Надоела?
— «Разлюбили — не разлюбили», — передразнил Мальцов довольно точно. — Не так все это. И она совсем не такая. Я думал... — Мальцов нервно затянулся. Комната уже была полна дыма. — Думал, все иначе...
— Значит, — уточнил Родион, — сегодня одна для вас не такая, завтра другая не такая, а где же граница? Граница между увлечением и распущенностью?
— Ладно, — махнул рукой Мальцов. — Не можем мы понимать друг друга.
Так Родион и остался ни с чем.
На другой день, в воскресенье, он завел «Крокодила», заехал в общежитие к Валде, затем на Разгуляй к Олегу.
— Полежим на траве! — обрадовался Олег.
