Пациентка густо краснеет.
— Конечно, — спешит Наташа, — я могу вам предложить особое мыло, втирание и самомассаж по утрам, но лучше было бы...
— Скажите, я совсем потеряю волосы? — спрашивает пациентка.
— С о в с е м — нет. Но лучше было бы вам остаться на месяц — мы бы многое успели. Уколы, дарсонваль.
— Месяц? — говорит пациентка и смотрит на Наташу с отчаянием. — Хорошо, я подумаю.
Пока Наташа выписывает рецепт, пациентка сидит, застыв как изваяние.
Наташа протягивает бумажку, в комнату заглядывает следующая по записи. Уже около трех. А эта все сидит в кресле, сохраняя полную безучастность к окружающему.
Санитарка вносит мокрые компрессы. Наташа начинает мыть руки.
— Он бьет меня, — вдруг говорит пациентка, испуганно озираясь. — Возьмет что-нибудь тяжелое и швырнет. Иногда завоешь от боли.
— То есть как? — Наташа немеет.
— Так. Если я долго не уезжаю в командировку, он впадает в бешенство. И норовит покалечить. Я это все выдумала про кишечное заболевание. Это от нервов у меня волосы лезут. — Она перегибается в кресле, беззвучно плачет.
Наташа теряется.
— Ну вот... Ну как же это... Успокойтесь, пожалуйста, я сейчас положу компресс на лицо, горячий, потом холодный. — Она машет махровой салфеткой в воздухе, от салфетки идет пар. — Посидите минутку. Кожа расправится, посвежеет. Потом сделаем питательную маску. Ну успокойтесь, ну. Нельзя так.
Женщина затихает. Десять минут она сидит в маске, источающей запах земляники. Затем Наташа протирает ей кожу, кладет тон, пудрит.
— Нет, мне придется уехать, — говорит пациентка, застегивая пуговицы на кофточке и изумленно глядя на свое отражение в зеркале, — иначе может быть беда. Он напьется, искалечит меня, свою жизнь. Уеду, все будет легче. — Она тяжко вздыхает.
— Да что ему от того, что вы уедете? — восклицает Наташа. — Ему без вас лучше?
Пациентка как-то странно смотрит на Наташу.
— Милая вы моя, — говорит, качая головой, — ему не б е з м е н я лучше, ему с т о й лучше. Квартира ему нужна. Понятно? Я уеду — он ее притаскивает. Побудет с ней недельку и отойдет, заскучает. Из командировки приедешь — он другой. Виноватый. Вот я все в командировки и прошусь.
— Когда вас нет, она живет в вашей комнате?
— «Живет»! — передразнивает пациентка. — Да она у меня полная хозяйка. Всем пользуется как своим. Халатом, обувью, платьями. Потом месяц отмываюсь от их грязи. — Она встает. — Извините. Вас уже ждут.
— Вот рецепт, не забудьте, — протягивает Наташа бумажку. — Это очень хорошее средство. Сами массаж делайте. Вот так, — она показывает движения по ходу мышц головы.
Пациентка обнимает ее, напяливает парик и выскакивает из кабинета.
В открытую дверь просовывается голова медсестры Раечки.
— Идите скорее, — шепчет она. — К телефону.
Наташа сажает новую пациентку в кресло, протирает ей лицо тампоном.
— Приготовьте парафин, пожалуйста, — говорит Раечке и идет к столику администратора.
— Слушай, — слышит она нетерпеливый голос Родиона, — ты еще долго намерена торчать на работе?
— Я недавно пришла.
— Досадно! Мне совершенно необходимо тебя увидеть. Срочно.
Она улыбается:
— Вечером увидимся.
— Разве? — смеется он. — Но я должен немедленно сказать тебе два слова об эксперименте.
— Ты же не хотел.
— Только сейчас получил согласие.
— У меня, между прочим, рабочий день.
— Господи, что ты — не можешь на полчаса смыться?
— На полчаса не могу.
— А на сколько?
— Минут на десять. И то в пять тридцать, не раньше.
— Нет, сейчас. Я поднимусь, где пьют кофе.
Он бросает трубку.
Через полчаса они сидят на втором этаже «Чародейки» среди женщин в бигуди, мастеров в белых халатах, устроивших перекур, молодых людей, ожидающих своих приятельниц.
Родион набрал пирожных, глазированных сырков, но сам ни до чего не дотрагивается. Он с азартом чертит на салфетке схему эксперимента, объясняя, как все произойдет.
Наташа молча жует пирожное, вслушивается в голос Родиона, ее что-то тревожит, настораживает в нем. «Да, так будет всегда», — думает она. Она сама это выбрала. И другого ей не дано.
В среду Наташа снова работает во вторую смену. Она дома с утра. Родион завтракает, уткнувшись в какую-то бумагу; уходя, целует ее в макушку, тяжело ступая, направляется к двери. Сегодня он возьмет макет, заказанный для эксперимента, согласует ход его в деталях с судьей.
— Так я жду тебя через час. Зал номер одиннадцать, — оборачивается он, на ходу застегивая куртку.
В суд она идет медленно. Когда попадает в зал, слышит хриплый, прерывистый голос Тихонькина. Опоздала.
— ...Я думал его поучить только, — бормочет Тихонькин, присвистывая на букве «ч».
— Вы помните, как ранили Рябинина? — раздается вопрос Родиона.
— Я же сказал, что помню...
Теперь Наташа отчетливо видит Тихонькина. Низкорослый, с красивыми темными глазами, выбритый опытной рукой.
— Заявляю ходатайство перед судом на проведение эксперимента.
— Попрошу подробнее рассказать о сути эксперимента, — говорит обвинитель.
Родион торопливо описывает задуманное.
— Не вижу особой необходимости в этом, — пожимает плечами прокурор Мокроусов. — Впрочем, если защита настаивает... Я не против.
Судья, посоветовавшись с заседателями, кивает.
— Внесите! — приказывает он.
Дверь открывается, двое конвойных вносят высоченный манекен.
По залу проходит тревожный шорох.
Куклу водворяют на пол перед столом суда, она кажется громадной. Рост Рябинина — сто девяносто два сантиметра, — воспроизведенный в муляже, выглядит в небольшом зале неправдоподобно высоким.
— Дайте, пожалуйста, подсудимому деревянные ножи, — обращается Родион к конвойному и, обернувшись к Тихонькину, предлагает. — Покажите суду, как вы ударили.
Тихонькин бледнеет, внезапность предстоящего сражает его, но он силится овладеть собой. Наконец он поднимает горящие глаза на смуглолицего конвоира и берет у него деревянные ножи.
Теперь Наташу поражает на лице Родиона новое выражение — тяжелой необходимости и властного вдохновения. Таким она его совсем не знает. С болезненным возбуждением следит он за борьбой, происходящей в Тихонькине, маниакально убежденном, что обязан доказать то, чего на самом деле не было. Держа по ножу в каждой руке, подсудимый подходит к кукле, мучительно долго прицеливается, но ударить не может. Руки не слушаются, его бьет дрожь. Наконец он напрягается и делает первую попытку. Нож, соскользнув, задевает бедро.
