Хадасса

домов выходили люди, новые группы присоединялись то к женщинам, то к мужчинам, и в этом шествии ощущалась гордость за принадлежность к народу, имеющему право на шабат.

Пока сестры судачили о мужьях, Двора огляделась, ища своего супруга, увидела его свежевыбритый затылок, длинные волнистые пейсы, шелковый шнурок, затянутый вокруг талии, и болтавшиеся в ритме шага концы. Он наклонился к своему отцу, Хески Заблоцки, с длинной никогда не стриженной бородой, в белых чулках до колен. Давид, поддерживая, вел старика к месту молитв и тихо разговаривал с ним, чтобы приободрить. Мирьям, ее мать, так ей и говорила: и ученый-то он, и зажиточный, и внимательный, мол, Господь шепнул это на ухо шадхану, который и выбрал его для тебя, какое счастье. Ты не будешь знать никаких забот, он станет работать в течение недели, чтобы иметь все необходимое для шабеса и побаловать тебя в праздники. Двора, увидев вход в синагогу, поправила указательным и большим пальцами свой дорогостоящий парик. Мужчины первыми вошли в здание, соответствующее архитектурному стилю квартала, прошли в переднюю, тихонько переговариваясь, никаких женщин с ними — это запрещено, — затем направились в зал, где приступили к ритуальному омовению. В это время молодая супруга и другие дамы прошли к своему входу и поднялись наверх, в эзрат нашим, на предназначенную для них площадку. Двора сразу села, ее младшая сестра подошла к окну, откуда могла наблюдать за своим женихом, который уже накрыл голову талесом, произнося первую молитву: «Будь благословен, Господь Бог наш, Царь мира, Ты, Кто повелел нам укрываться одеждой с бахромой…» Эзрат нашим понемногу в толкотне и шуме наполнился людьми. Двора закрыла глаза, с трудом перенося болтовню субботнего утра, особенно разговоры кумушек, повторявших, что солнце светит, как в июле, и ловко сравнивавших при этом свою субботнюю одежду. Несколько мгновений спустя раввин развернул Писание, хранившееся в драгоценном атласном футляре, расшитом золотом, затем фигуры мужчин закачались и качались долго.

Она не сможет пойти туда. В день шабата Двора не должна была касаться денег или думать о них, потому что Тора, лучший из товаров, не может быть куплена или продана. Сегодня, как и каждую субботу, она не отважится выйти за пределы квартала, хранимого эрувом, и, главное, не сможет пойти в сторону Ваверли. Она останется с мужем, подаст ему трапезу, отдохнет вместе с ним, в конце дня навестит его родителей и без музыки и электрического света они поболтают, попивая чай. Зогерке[11], одна из редких женщин, понимавших иврит, велела прихожанкам занять места и разместиться в соответствии с их социальным положением, кто впереди, кто позади, сейчас начнется чтение, и женщины будут повторять непонятные им тексты. Наверху было жарко. Окна, выходившие на улицу, загорожены картонками, дабы гои, неевреи, не могли заглянуть внутрь. Прихожанки, рассевшиеся на длинных скамьях, начали повторять псалмы. В то время как Двора концентрировалась, чтобы следовать за зогерке, ее младшая сестра Ривка следила за чтецом, который выделял каждое слово Торы, каждый слог текста с помощью серебряной закладки, потому что голой рукой нельзя касаться священного текста. Она прислушивалась также к шепоту, чтению псалмов, молитвам мужчин. Ривке было девятнадцать лет. Ей пришлось дождаться замужества Дворы, чтобы наконец объявить о своей помолвке. Замуж никогда не выходили раньше старшей сестры. Несколько месяцев придется ждать, мечтать о празднике, а потом настанет ее очередь надевать длинное белое платье с длинными рукавами и переезжать в квартиру на улице Керб. Она купит парик, напоминающий с виду ее волосы, но привлекающий к ней меньше взглядов. Ей известны правила семейной чистоты, и она знает, как в пятницу вечером зажигать свечи. Раз в неделю невеста встречается с женой раввина, которая обучает ее правилам поведения хорошей жены, обеспечивающим ей тем самым беззаботную жизнь. Ривка была готова отправиться под семейный кров. И да позаботится о нем Бог в предстоящие годы.

Чтение текстов навевало скуку. Оно продолжалось, сопровождаемое качанием мужских тел. А в эзрат нашим счастье рвалось наружу из-под блестящих праздничных тканей и безупречных головных уборов. В субботу женщины наслаждались днем, запретным для работы и всяких забот. Нельзя было касаться электроприборов, стирать, водить машину, проверять уроки у детей. Как многие молодые жены, Двора во время чтений припоминала про себя, все ли дела по подготовке к шабату переделаны. Да, вчера она установила реле, которое автоматически будет выключать и зажигать лампы в доме, выпотрошила цыпленка, почистила, порезала, заправила рыбу, приготовила чолнт, черные бобы и яйца, подмела пол, помыла деревянную обшивку стен, столы, книжный шкаф, поменяла постельное белье, приготовила одежду мужу, не забыла положить на кровать талес, купила цветы для буфетов. Когда некоторые женщины вышли поболтать, Двора воспользовалась этим, чтобы поприветствовать своих сестер и мать, а затем покинула синагогу раньше времени, отправившись накрывать на стол. Дома молодая женщина убрала свое пальто, перед зеркалом осмотрела жемчужное ожерелье, мазнула губы новым слоем очень бледной губной помады, поправила вуаль из серого шелка, достала вышитую скатерть, праздничные приборы, пощупала блюдо, оставленное в плите со вчерашнего дня, попробовала кугл, сладкую запеканку из коричневой лапши, украшенную изюмом и корицей. Затем присела к столу и стала ждать мужа, повернувшись к саду.

Позже, после сиесты, Двора и Давид отправились к господину и госпоже Заблоцки. Мать Давида, прижавшись к мезузе, радостно встретила их. В гостиной молодые супруги склонились перед стариком, сидевшим в мягком кресле, и уселись рядом с ним. Мадам Заблоцки прибавила отопления и поставила на стол красного дерева лепешки из белой муки, покрытые кристалликами сахара. Затем она пошла за чаем. Отец и сын оживленно заговорили о булочной на улице Бернар, о молодом Натане, сыне Вольви, о витрине, которую следовало обновить, об утренней службе и о том, кто заменит проповедника в конце года. Мадам Заблоцки разлила приготовленный накануне, но еще теплый чай и поставила чайник около вазы с искусственными цветами. Она уговорила невестку отведать лепешки и несколько раз подливала ей чаю. Потом Двора ответила на вопросы о замужестве красавицы Ривки: сестра все еще работает в школе, да, до июня, а затем будет помогать своей свекрови в льняной лавке. Мадам Заблоцки переключилась на новости квартала, упомянула о мадам Гирш, которая недавно родила близнецов, о мадам Вайнбергер, переезжающей в новую более просторную квартиру, о мадам Клайн, стремящейся выдать замуж свою последнюю дочку, такую ласковую и спокойную, но все еще не научившуюся писать на идише.

Понемногу наступал вечер, в застекленном книжном шкафу, хранилище множества религиозных книг, отразились огоньки свечей. В то время как свекровь встала, чтобы принести новые бисквиты и разложить на привезенной из Израиля декоративной тарелке горы засахаренных фруктов, Двора разглядывала на оклеенной обоями стене фотографии булочной времен ее открытия в 1948 году. Тот же магазин на улице Бернар с вывеской «Хески», начертанной вручную большими коричневыми буквами на бежевом фоне. Затем, не осмеливаясь обратить свой взгляд на мужчин, она уловила слова свекра, предлагающего Давиду поехать в Амман в следующем месяце. «Нужно поехать, проследить за наследством и передать его Леви, старшему, уже возникли споры, я не могу поехать туда сам, совсем ослаб к концу зимы, Двора останется здесь, твоя мать присмотрит за ней». Снохе, представившей самостоятельную жизнь, вдруг стало дурно, и она рухнула на подлокотник кресла. Подбежавшая свекровь подняла ее, а муж встревожился из-за столь частых недомоганий у жены. Мать прощупала пульс невестки, сочла его замедленным, принесла ей стакан ледяной воды. Давид не осмелился приблизиться к Дворе, остался сидеть и уже сожалел о предстоящем отъезде, ведь покинутая жена — своего рода бесплодная женщина. «Все хорошо, — успокоила она их, — я бы выпила еще сладкого чаю, если можно». — «Все хорошо, ты уверена?» — спросил Давид, рассматривая до синевы бледное лицо жены.

Мужчины вскоре удалились на вечернюю молитву, а мадам Заблоцки проводила Двору до дома. Свежий воздух пошел ей на пользу, и, добравшись до улицы Дюроше, она явно выглядела лучше. Возвращаясь к себе, ее свекровь радовалась, полагая, что невестка наконец забеременела.

7

Класс был чист и прибран, как в первый день сентября. Двенадцатилетние распределили обязанности между всеми, и за два часа пол заблестел, ящик-сейф был убран, большой стол учительницы отмыт водой с мыльной пеной, доска вытерта. На окнах висели большие бумажные полоски, а на каждой парте лежала специально разукрашенная коробочка, предназначенная для размещения в ней сложенных всемеро «посланий маме»: «Дорогая мамочка, здравствуй! Надеюсь, ты слышишь обо мне только хорошее… Сейчас ровно 3 часа 28 минут, мне пора уходить, потому что мадам Алиса ждет меня… Всего хорошего. Не забудь написать мне ответ на обороте. С любовью, Дасси».

На встречу с родителями мы ждали только матерей, потому что воспитанием девочек занимались они.