переписал. А потом сказал Хепзебе, что она будет отвечать, если хоть одно пропадет. Как будто она способна украсть! Хепзеба не сказала, что он еще ей наговорил, но я уверен, именно из-за того, что она молчит, ничего приятного он ей не сказал. А ты как думаешь?
Кэрри согласно кивнула головой. «Змея, пригретая на груди». Неужели он сказал это Хепзебе прямо в лицо?
— И лазил здесь по всем ящикам, — добавил Альберт. — Рылся в шкатулке с драгоценностями.
Шкатулка была тут же на туалетном столе, среди флаконов с серебряными крышками. Блестящий ящичек черного дерева, крышка его была откинута, дно выложено голубым бархатом. Камни сверкали и блестели.
Альберт нахмурился. Потом выпрямился и замер, тяжело дыша, словно закаляя себя на подвиг. Кэрри смотрела на него во все глаза, но он ничего особенного не совершил, только вытащил из шкатулки ее бархатное дно. Под ним оказалось углубление, в котором лежала нитка жемчуга.
— Так, — медленно сказал Альберт. — Только случайно, по-моему…
— Что случайно? — спросила Кэрри, но не успел Альберт ответить, как в дверях показался мистер Джонни.
— Кулдык-кулдык, кулдык-кулдык… — Он суетливо вбежал в комнату и бросился к ним, просительно заглядывая в их лица. — Кулдык-кулдык… — Он говорил совсем не так, как обычно, когда хотел лишь поддержать разговор. Он старался им что-то сказать.
Альберт пытливо смотрел на него. Потом сказал настойчиво:
— Еще раз, мистер Джонни. Постарайтесь сказать как следует.
Мистер Джонни перестал улыбаться, поджал губы, и лицо его исказилось от напряжения. Он разразился потоком неразборчивых слов.
Альберт вздохнул.
Мистер Джонни напряженно следил за его лицом, снова что-то кулдыкнул, потом возбужденно засмеялся, опустил руку в шкатулку с драгоценностями, вынул ее и дотронулся до нагрудного кармана. И, склонив голову набок, выжидательно посмотрел на Альберта, как собака в надежде на лакомый кусочек.
— Интересно, — пробормотал Альберт.
— Так делает мистер Эванс! — догадалась Кэрри. — У него плохо пригнана вставная челюсть. Ник говорит, что ему жалко денег заказать новую.
— Именно! — подхватил Альберт. — Мистер Эванс, когда поднимался сюда, что-то взял из шкатулки. Это вы хотите сказать, мистер Джонни?
Но мистер Джонни только рассмеялся. Ему уже надоела эта игра. Он обошел комнату, разглядывая себя в зеркалах, гримасничая и ухмыляясь.
— Он видел, я уверен, как мистер Эванс вынул из шкатулки конверт. Я помню, в ней был конверт, когда миссис Готобед смотрела, идет ли жемчуг к платью. Коричневый конверт. Я точно видел его, он и сейчас у меня перед глазами. Тогда я не обратил особого внимания, мне было ни к чему. И только когда Хепзеба сказала, что завещания нигде нет, мне пришло в голову, что завещание могло быть именно в этом конверте.
— Но ведь завещания нет, — робко возразила Кэрри. — Мистер Эванс наводил справки у адвоката.
— В Лондоне, — добавил Альберт, потом снял очки, протер стекла носовым платком и надел очки снова на нос с таким видом, будто чистые стекла помогают ему правильно мыслить. И тихо продолжал, словно разговаривая сам с собой: — Предположим, она обратилась в местную контору с просьбой составить для нее завещание и решила хранить его у себя в доме. Чтобы время от времени просматривать: вдруг захочется что-нибудь изменить — старые люди любят это делать. Хепзеба говорит, что знала одну старуху, которая составила, как она сама выражалась, свой «посмертный список». Там она перечислила всех своих родственников и рядом с каждым поставила сумму, которую собиралась оставить, но если кто-нибудь из них надоедал ей еще при жизни, она их просто вычеркивала из списка.
— Что за нелепая мысль! — возмутилась Кэрри. — Но какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорим? Даже если миссис Готобед и составила завещание, мистер Эванс ни за что бы его не взял. Зачем оно ему?
— Дай мне силы, господи! — возвел глаза к небу Альберт. — До чего же ты наивная, Кэрри! Если человек умирает, не оставив завещания, то есть не распорядившись своим имуществом, тогда оно переходит к его ближайшим родственникам, в этом случае — к мистеру Эвансу и тете Лу. Им достается дом, драгоценности и платья. А Хепзеба лишается всего, в том числе и права жить в этом доме. Поэтому, чтобы избавиться от Хепзебы, мистеру Эвансу требовалось только одно: утащить завещание и уничтожить его.
— Но это же нечестно! — вскричала Кэрри.
— Наконец-то догадалась!
— Не могу поверить, что он это сделал. Просто не могу поверить.
Альберт только снисходительно усмехнулся, и она рассердилась.
— Если ты уверен, что он это сделал, то можно ведь что-то предпринять, мистер Умник! Например, кому-нибудь сказать…
— Да? — сказал Альберт. — Кто меня послушает? Кто поверит нам, четырнадцатилетнему мальчишке, которому кажется, что он видел в шкатулке конверт, и слабоумному, который не может даже изложить на словах, очевидцем чего ему довелось стать?
Кэрри была так потрясена тем, что Альберт назвал мистера Джонни слабоумным, что утратила дар речи и только смотрела на него во все глаза. Альберт опустил глаза и покраснел.
— Какая глупость! — пробормотал он. — Загляни я в шкатулку еще вчера вечером… Нет, если бы даже я и сообразил это сделать, все равно у меня не было никакого права рыться в ее вещах, да еще сразу после смерти! Хепзеба мне бы не разрешила. Она сказала бы, что у меня нет уважения к покойной. — Он глубоко вздохнул и посмотрел на Кэрри. — Хотя все равно рано или поздно я бы посмотрел. Сегодня вечером или завтра. И можно было не спешить, если бы ты не проболталась, после чего этот жуткий тип с ревом явился сюда…
— Как тебе не стыдно! — ахнула Кэрри.
— Правильно, стыдно. Но только здесь не приходится говорить о том, что стыдно и что не стыдно. Если я не совсем справедлив по отношению к тебе, извини, но, по правде говоря, это не имеет значения. Важно другое: Хепзебе придется уехать из Долины друидов. Конечно, она храбрится, говорит, что это пустяки, что она найдет другое место. — Он помолчал, а потом добавил почти шепотом: — Я вернулся сегодня из школы раньше времени, и, когда пришел, она плакала.
— Хепзеба?
— Она сказала, что это из-за лука. Но я видел по ее лицу, что она плакала по-настоящему. От лука глаза только слезятся.
— А что, если ей обратиться к мистеру Эвансу? — предположила Кэрри. — Попросить, чтобы он разрешил ей остаться в доме, ну, пусть не навсегда, но хотя бы до конца войны? — Этот срок показался ей вечностью.
— Она очень гордая, — ответил Альберт. — Кроме того, это, наверное, без толку. Вряд ли он согласится.
— Она может его заколдовать, — сказала Кэрри.
Альберт улыбнулся, но так грустно, что она еще больше расстроилась. Даже если они снова станут друзьями, все равно в глубине его души она останется виноватой. А может, и Хепзеба винит ее…
Альберт остался с мистером Джонни, а она пошла на кухню. Хепзеба штопала носки. Она подняла глаза и улыбнулась.
Кэрри подошла к ней.
— Хепзеба… — начала она.
Она не знала, что сказать, но слова оказались ненужными. Хепзеба посмотрела ей в глаза, и Кэрри почувствовала, что тот твердый, болезненный комок, что подступил к самому горлу, исчезает. Ей сразу стало легко, она заплакала, и Хепзеба, отложив носок в сторону, посадила ее на колени, как раньше сажала Ника.
