ее ненавидят все, кроме дедушки, а он любит ее только потому, что устроен не так, как другие люди, и не умеет ненавидеть.
Мэри вошла в спальню и гневно уставилась на себя в зеркало.
— Я тоже тебя ненавижу,— вслух сказала она.— Свинья! — Приложив кулаки к щекам, она надавила пальцем на кончик носа с такой силой, что остались видны только дырки ноздрей.— А теперь ты и выглядишь как свинья! Страшная, уродливая свинья!
— Я бы этого не сказала. Только когда ты гримасничаешь, тогда да.
Мэри обернулась и увидела миссис Карвер, которая утром по средам и пятницам приходила помогать тете Элис по хозяйству. Это была маленькая, худенькая женщина с тонким бледным лицом, которое казалось еще тоньше и бледнее под шапкой торчащих во все стороны рыжих кудряшек.
— В чужую комнату, не постучав, не входят,— ехидно заметила Мэри.— Это невежливо.
— Только тебе и рассуждать о вежливости,— усмехнулась миссис Карвер, показав большие квадратные зубы, которые были так же велики для ее лица, как и шапка волос.— Я собиралась застелить твою постель. Но раз уж ты здесь, может, ты мне поможешь?
— Еще чего? Это ваша работа, вам за нее платят! — возмутилась Мэри, но тут же прикусила язык. Вот это уж настоящая грубость, а рыжеволосые люди, как известно, большой терпимостью не отличаются.
Но миссис Карвер не рассердилась.
— Верно,— согласилась она и принялась стелить постель.
Несмотря на свою худобу и маленький рост, она была сильной и ловкой и, как терьер, носилась по комнате, хватая одеяла и подбирая разбросанную одежду. Мэри, стоя у окна, наблюдала за ней. Когда все было прибрано, миссис Карвер сказала:
— Твоя тетя хочет заново перекрасить эту комнату. Какой цвет тебе больше нравится?
Мэри смотрела в окно и молчала.
— Ты что? — спросила миссис Карвер.— Не можешь придумать? Хочешь в желтый? Тетя сказала, чтобы ты сама выбрала цвет.
— Пусть красит хоть в черный, если ей нравится,— сказала Мэри.— Мне безразлично. Я тут долго не задержусь.
— Вот как?
— Мама уехала отдыхать, а папа был вынужден отправиться по делу в Южную Америку,— принялась объяснять Мэри.— Он в Чили.
— Я знаю.— Лицо миссис Карвер приняло странное выражение, будто ей известно нечто такое, чего Мэри не знает.
«Какая противная эта миссис Карвер»,— решила она.
— Вы, наверное, и не представляете, где находится Чили?—спросила она.
— Почему же? Я когда-то ходила в школу.
И хотя миссис Карвер улыбнулась, Мэри почувствовала, что она начинает сердиться.
— В таком случае,— вскинула голову Мэри,— раз вам известно, где находится Чили, значит, вы знаете, как далеко это отсюда. Проезд туда стоит больших денег, поэтому папа не мог взять меня с собой, и мне пришлось приехать сюда и жить у этой глупой тети Элис. Но как только он вернется, он сразу же меня заберет.
Во время этой речи лицо миссис Карвер сморщилось и стало бледнее обычного, будто все его краски перешли в волосы.
— Будь ты моей дочкой, я бы не слишком спешила тебя забрать,— сказала она.
— Вот и хорошо, что я не ваша дочь! Мне было бы противно быть вашей дочкой! Противно иметь с вами что-либо общее!
Сердце у Мэри стучало так, что казалось, будто оно оборвалось и прыгает в груди. Она выбежала из спальни, метнулась в ванную и заперлась там. Она слышала, как миссис Карвер крутит ручку, а потом тихо зовет ее, словно не хочет, чтобы слышал кто-нибудь еще:
— Мэри, Мэри, милочка...
Но Мэри сидела на краю ванны и, не мигая, смотрела прямо перед собой. Спустя минуту миссис Карвер ушла.
Мэри встала и, глядя в зеркало, принялась строить гримасы самой себе до тех пор, пока не почувствовала себя лучше. Тогда она осторожно отперла дверь, на цыпочках прошла по площадке и спустилась вниз. Тетя Элис, напевая какую-то песню, крутилась в кухне. У нее был тонкий, дрожащий голос, который вибрировал на высоких нотах.
Мэри открыла дверь черного хода, украшенную сине-красным витражом, и вышла в сад. Это был большой сад с темно-зеленым, несколько запущенным кустарником по краям и с «обработанным квадратом», по словам тети Элис, в середине, где были разбиты лужайка и аккуратные цветочные клумбы. На лужайке, разглядывая клумбу с розами, стоял дедушка. Он обожает садоводство, утверждал он, но Мэри казалось, что в действительности он любит просто стоять и смотреть, как растут цветы, поскольку всю работу в саду делала тетя Элис. Тем не менее у него была специальная рабочая одежда, в которой он красовался и сейчас: старая клетчатая куртка, чересчур большая — постарев, он как-то усох,— и шерстяная шапочка с пышным ярко-красным помпоном, которую тетя Элис связала из разных остатков.
Когда Мэри подошла к нему, он улыбнулся, словно за завтраком ничего необычного не произошло, и сказал:
— А, это ты, Мэри? Ну-ка помоги мне в саду.
— Дедушка, когда я поеду домой?—спросила Мэри.
Она не собиралась об этом спрашивать. Слова сами сорвались с ее губ, будто кто-то внутри произнес их.
Дедушка посмотрел на нее, и на его лице появилось то же странное выражение, что и на лице миссис Карвер, словно им обоим известно нечто такое, чего не знает Мэри, но еще и какая-то грусть, будто дедушку это неведомое обстоятельство печалило больше, чем миссис Карвер.
— Разве тебе у нас не нравится? — спросил он.
Засунув в рот прядь волос, Мэри только пожала плечами, словно ей было нелегко ответить на этот вопрос, хотя на самом деле ничего трудного в этом не было. И не только потому, что жить на берегу моря, да еще в доме с садом, где можно играть, соорудить шалаш, развести костер и прятаться в кустарнике, было куда приятнее, чем в Лондоне. Мэри очень любила дедушку, кроме того, он и тетя Элис всегда были дома и по вечерам не бросали ее одну, как иногда делали папа с мамой, оставляя ее на попечение своенравного черного кота по кличке Ноакс. От полной боевых походов жизни он сохранил рваное ухо и слепой глаз, но по-прежнему царапался и кусался, как только Мэри пыталась его погладить. Однако она его не осуждала, понимая, что он испытывает, будучи запертым в четырех стенах душной квартиры, в то время как ему хотелось бегать по улицам и драться с другими котами. Бывали, правда, времена, когда она мечтала, чтобы он не сидел с обиженным видом на подоконнике, недобро сверкая единственным зрячим глазом, а свернулся бы клубочком на ее постели и сладко мурлыкал. Мэри не боялась оставаться одна, можно сказать, она вообще была довольно смелой девочкой (в этом отношении, как, собственно, и во многом другом, она была немного похожа на Ноакса), но ей становилось тоскливо. С тех же пор, как она поселилась у дедушки, она поняла, как приятно слышать внизу голоса, когда лежишь в постели. Особенно если знаешь, что эти люди не будут кричать друг на друга.
Итак, Мэри могла бы совершенно откровенно признаться: «Мне здесь очень нравится». Но она не умела говорить людям приятное и даже с трудом выдавливала из себя «спасибо» или «извините». Порой ей хотелось их произнести, но слова, словно пилюли, застревали у нее в горле. Поэтому она ограничилась лишь тем, что сказала:
— Да нет, ничего.
Дедушка поддел тростью сорняк.
— Ты ведь знаешь, мы с тетей Элис очень рады, что ты живешь с нами.
Поскольку Мэри была уверена, что правдой это быть не может, она насупилась и промолчала.
— А в том, что ты скучаешь по своим родителям, ничего удивительного нет,— продолжал дедушка.
— Я по ним не скучаю.— Мэри так удивилась дедушкиным словам, что на этот раз ответила то, что
