Вспышка моего гнева не произвела на Дария никакого впечатления.
– Я пришел сюда по двум причинам, но не для того, чтобы тебя судить. Не сомневайся, это не последнее твое прегрешение против нашего учения. Знай, что даже в самых мрачных мыслях ты не сумел бы представить список преступлений, совершенных мной за многие жизни.
И вот опять это. Многие жизни. Я собственными глазами видел, как он умирал ужасной смертью в пламени; видел, как кожа стаивала с его лица и взрывались глаза… точно так же, как он, без сомнения, видел мою агонию. Было ли еще какое-нибудь разумное объяснение его появлению здесь, кроме того, что он, как и я, возродился из пламени? Неужели мы оказались настолько глупы, что считали себя единственными людьми на свете, обладающими подобным даром?
Я медленно поднялся и достал из-за пояса нож. Дарий не дрогнул, не уклонился, когда я подошел к нему с отведенным за спину кинжалом, а откинулся назад и распахнул плащ, обнажив грудь. Он не отводил от меня взгляда, и на миг моя решимость поколебалась. Но только на миг.
Я нанес ножом резкий быстрый удар по его груди – не смертельный удар, но достаточно серьезный, пригодный для проверки того, что я хотел узнать. Он застонал от боли, и глаза его затуманились, но из кубка не пролилось ни капли. Плоть раскрылась, словно шов в одежде – слои кожи, розовые мышцы, темные связки, – и начала набухать кровью. Но едва по груди потекло несколько ярких струек, рана начала затягиваться, превращаясь в тонкий белесый шрам, тающий у меня на глазах.
– Это правда, – прошептал я, не в силах произнести больше ни слова, хотя призвал всю свою волю.
Нож выскользнул у меня из руки и со стуком упал на пол, оставив на мраморе липкое красное пятно. Я попятился, не отрывая взгляда от Дария.
Мастер кончиками пальцев стер с груди кровь и запахнул плащ. Резко отвернувшись, я взял свой кубок, осушил его содержимое несколькими большими глотками и наполнил опять, не смея вновь посмотреть в лицо Дарию.
Думаю, именно тогда я в первый раз понял, что значит жить вечно. И в этом понимании не было ничего утешительного.
Наконец я выговорил на долгом протяжном выдохе:
– Это ты приходил к нам в пустыне.
– Да.
– Зачем?
Он пожал плечами.
– Без меня вы по-прежнему прятались бы в пещерах и поедали ящериц.
– Но мы пытались тебя убить.
– Да, – просто сказал он.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.
– Есть еще кто-нибудь?
Он ответил не сразу. А когда заговорил, голос его звучал торжественно.
– В любые времена на земле всегда есть по меньшей мере двое из нас. Так должно быть всегда.
Я смог лишь хрипло поинтересоваться:
– Что ты имеешь в виду?
– Равновесие, – ответил он.– Природа ищет равновесия, хотим мы этого или нет. К примеру… – Он отхлебнул вина с беспечностью человека, разглагольствующего о погоде. – Только другой бессмертный в состоянии убить такого, как ты или я. Равновесие.
У меня на несколько мгновений перехватило дыхание.
– Ты хочешь сказать – секунду назад я мог убить тебя своим ножом?
Он снисходительно покачал головой.
– Нет, это должно делаться с умыслом, как и все остальное. А ты не собирался убивать меня сейчас.
Я сощурился.
– Глупо с твоей стороны мне это говорить.
– Возможно. – И хотя он улыбался, глаза его казались усталыми. – Сейчас ты в это не поверишь, но придет день, когда ты более не будешь относиться к смерти безразлично, не будешь гордиться своей неуязвимостью. Ты, по сути дела, станешь приветствовать ее, жаждать, как возлюбленную, ускользнувшую из твоих объятий.
Я вспомнил о Нефар.
– У меня уже был такой день.
Едва сказав это, я подумал о том, что следует вести себя осмотрительно, ибо, как это выяснилось, передо мной сидел, пожалуй, единственный человек на земле, которого мне следовало опасаться.
Он вздохнул:
– Не беспокойся, Хэн. Я пришел сюда не для того, чтобы причинить тебе вред. И не надо меня бояться – через сотню лет или около того ты без труда сможешь читать чужие мысли. Это один из первых навыков, которыми ты овладеешь.
