не убил Сагида! — выкрикнул он гневно.
Та не ответила ему ничего.
— Ты помнишь, как твои сыновья в 22-м вернулись в село?! Помнишь?! — Чамсурбек рычал неистово. — Они тогда каялись на годекане,
отцу говорили, мне говорили, старикам говорили, всем говорили, что — всё! Клялись, что больше никого не тронут, никогда не возьмут в руки оружие! Говорили, что теперь за советскую власть! Помнишь?! Ведь их простили!
— А что им прощать? Мои сыновья не зарились на чужое, как вы. Они защищали только своё, — зашипела Кумсият в ответ. — А ты помнишь, Чамсрубек, как овец вы у нас отнять захотели? Как из родного дома выгнали?! Это ты помнишь?
— Кто это — «вы»?!
— Вы — коммунисты! Чтобы в свой колхоз забрать, себе. Ты что ли этот дом строил?! Ты об этом помнишь?
— Дом не мой, это клуб теперь. И моего там ничего нет — теперь всё общее, народное! — выкрикнул Чамсурбек в ответ.
— Общее? Нам вы ничего не оставили. Себе всё забрали. себе., — продолжала шипеть старуха.
— А вы хотели, как при хане?! Чтоб мы вашу отару по горам гоняли, а твои сыновья бы только жрали хинкалы дома и пили бузу? Чтоб было как в 20-м, когда люди в селе голодали, и женщины кутались в шкуры, потому что им не в чем было выйти на улицу?! Тогда твои сыновья хвастались новыми бешметами и сапогами, а твои дочери звенели свадебными украшениями!
— Я и мои сыновья ханского рода, — глаза старухи гордо сверкнули.
И она глянула на Чамсурбека надменно, с вызовом.
— Нет больше ханов! И не будет!
— Вы — выродки шайтана! Ты мечеть закрыл. Вы даже молиться запрещаете. Аллах покарает вас.
Вдруг из людской гущи раздался резкий выкрик:
— Вот он! Вот он!
Толпа заволновалась. Люди, плотным кольцом обступившие Чамсурбека и Кумсият, начали оборачиваться на дом. Они задирали головы и глядели наверх, на окна второго этажа.
Чамсурбек оглянулся. И тут же грянул выстрел. Сорвав клок шерсти с его папахи, пуля ударилась о каменную кладку стены напротив, отбив от неё несколько мелких осколков.
Люди, словно испуганное стадо, шарахнулись в разные стороны.
— Стреляет! Стреляет! — загалдели вокруг.
— У него гранаты! — усиливая общую панику, истошно завопил кто-то. — Сейчас бросит!
Только что запруженное народом пространство перед домом мгновенно опустело. Одни, суматошно толкаясь и напирая друг на друга, кинулись бежать по узенькой кривой улочке, ведущей вниз. Другие попрятался за каменными заборами и выступающими углами домов.
В предрассветных сумерках, спеша уйти обратно в горы, Омар наткнулся на Вагида случайно, уже на самой окраине села. Они столкнулись лицом к лицу — шедший на пасеку старик возник неожиданно на тропинке, преграждая Омару путь к лесистым горным склонам. Их взгляды встретились, и тот замер в страхе, сжавшись испуганно. Но увидав, что Вагид безоружен, мгновенно сунул руку в карман, за наганом. И тут же сообразил: стрелять нельзя — его услышат. Тогда Омар выхватил из ножен, болтавшихся у пояса, кинжал и бросился на старика. С силой вонзил лезвие дважды тому в живот.
— Чамсурбеку твоему тоже башку отрежу за брата! — крикнул он, когда Вагид с глухим хрипением повалился на землю.
И сразу бросился прочь.
Побежал напрямик через картофельное поле, которое начиналось сразу же за селом. Спотыкаясь, путаясь в уже подросшей ботве, он мчался отчаянно, не разбирая дороги. Но уже гнавшие скот на выпас чабаны его заметили и с криками бросились на перерез, отрезая единственный путь к спасению.
— Стой! Стой! — долетели до него грубые окрики.
С утробным рыком залаяли огромные косматые овчарки-волкодавы.
Тогда, поняв, что уйти не удастся, Омар остановился на мгновенье, дыша тяжело, с хрипом, бешено озираясь по сторонам. Взмахнул окровавленным кинжалом, изругался громко. И повернул назад, в село.
Он видел, что к израненному им человеку подбежал один из чабанов, наклонился, попробовав приподнять. Затем глянул в его сторону, что-то выкрикнув со злобой. Омар юркнул в одну из кривеньких боковых улочек и помчался по ней, что было мочи. И сами ноги привели его к прежнему своему дому, который был здесь же, неподалёку.
Здание клуба в этот ранний час было ещё пустым, и красный флаг на крыше недвижимо обвисал на древке. Он привычно, по-хозяйски дёрнул с размаху за железное кольцо, вдетое в массивное основание в виде оскаленной львиной морды. Но дверь не распахнулась — она была теперь заперта на небольшой висячий металлический замок. Омар выматерился, подсунул под него, словно отмычку, кинжал, надавил всем телом. Противно лязгнув, сорванный замок отлетел в сторону.
Ворвавшись внутрь, он дико оглянулся вокруг.
— Эй, кто здесь?! — заорал он.
Никто не ответил. Дом был пуст.
Тогда он прикрыл за собой дверь и запер её изнутри на тяжёлый массивный засов. Взглянув на него, невольно вспомнил, как много лет назад ставил его ещё вместе с покойным ныне отцом. Чуть улыбнулся, обнажив зубы.
Несколько мгновений он простоял неподвижно, лишь дыша тяжело и отирая густо струившийся по лицу пот. Потом двинулся вперёд, пристально вглядываясь в пол, стены, потолок.
Омар метался по дому, словно враз опьянев, шаря повсюду руками, прикасаясь к стенам, к дверям, к лестнице. Как же всё в нём изменилось за год! Здесь, на первом этаже больше не держали скот. Тут теперь было чисто, подметено и вымыто, и даже острый, въевшийся в стены каждой горской сакли запах хлева больше не бил в нос. На втором этаже на стенах не было привычных ковров, не висели старинные ружья и дедовские шашки в точёных, отделанных серебром ножнах, не стояли по углам тяжёлые, обитые железом сундуки. Зато вместо них прямо напротив окон располагался большой книжный шкаф, доверху набитый томами в потёртых переплётах.
Омар подошёл к нему, вытащил одну книгу, за ней вторую. Повертел в руках, раскрыл и прищурился, глядя на свет. Что было написано, он прочесть не смог, так как не знал русской грамоты.
Тогда он с ругательством швырнул их на пол. Затем выгреб с полок все остальные книги. Полистал грубо, оставляя на страницах бурые пятна от своих грязных, в запёкшейся крови пальцев. Всё было на русском — глаз не находил привычной с детства арабской вязи.
— Прислужники шайтанов! — выкрикнул он, с бешенством расшвыривая книги во все стороны.
Его взгляд упал на стену, туда, где когда-то был прицеплен маленький коврик с аккуратно вышитым изречением из Корана. Теперь коврика не было — на его месте висел портрет Сталина. Небольшой, простенький, в деревянной рамочке. Увидев его, Омар грязно изругался, подскочил к стене, с яростью сорвал портрет и разодрал его в клочья.
Его душу жгла лютая ненависть. «Советы» отняли у него дом — и теперь, как и в начале двадцатых, ему приходилось скрываться в горах. Колхозные активисты хотели обобществить стадо, доставшееся от отца — у него сердце разрывалось от горя, когда он своими руками резал глотки откормленным баранам с низко отвисающими, жирными курдюками. Они забрали в общее пользование их пасеку. Как же он жалел, что, уходя, они с братом не успели её сжечь!
Сидя безвылазно в сакле в грузинском селе, Омар долгими зимними ночами предавался мрачным мечтам о том, как бы он отомстил Чамсурбеку и Сагиду. Эх, если бы только в Стране гор поднялось восстание, как в соседней Чечне! Тогда бы он не сидел здесь, в этой глухой каморке без окон, где хранили картошку. Он бы уже носился по горам на лихом коне, под зелёным знаменем, как и десять лет назад. Вот он вместе с отрядом мюридов с победными криками врывается в родное село — и уже жарко пылают дома его врагов, а их отрубленные головы валяются в пыли, на самом годекане. Чтоб все видели, какой конец
