только такой подход – либо все, либо ничего. Тем временем разговор перешел к археологии, коротышка профессор прочитал лекцию о племенах – создателях курганов, которые населяли эту местность прежде потаватоми. Фрэнк встрял со своей френологической теорией – что-то об индейцах вообще и об этих индейцах в частности, – но Элеоноре показалось, что в последнее время Фрэнк становится занудой. Прошло немало времени, прежде чем один из землекопов взволнованно вскрикнул, и Фрэнк с профессором, отделившись от группы, поспешили заглянуть в имбирно-коричневую дыру. Тут-то разговор и принял более интересный оборот.
– Кстати, Лайонел, насчет свободы тела, – выдохнула Вирджиния, придвигаясь поближе, чтобы сомкнуть разорвавшийся круг. – Я должна поблагодарить вас за то, что вы направили меня к доктору Шпицфогелю. Я в жизни так прекрасно себя не чувствовала. Я совсем не хочу принижать ценность методов Санатория, они, безусловно, пошли мне на пользу, и я вовсе не собираюсь отсюда уезжать – но доктор Шпицфогель! О! – она театрально закатила глаза и покровительственно улыбнулась Элеоноре.
Элеонора уже слышала о докторе Шпицфогеле. Но все разговоры велись по секрету: стоило упомянуть его имя, и дамы, лечившиеся в Санатории, принимались шептаться, обмениваться многозначительными взглядами и таинственными намеками.
– Разумеется, я слышала о нем, – вставила Элеонора, – но я не знала, что вы…
– Уже три недели, – похвасталась Вирджиния.
Элеонора кожей чувствовала взгляд Лайонела. Она понятия не имела, что Лайонел вовлечен в этот секрет, а следовало бы догадаться. Методика, о которой шла речь (она именовалась «Терапия движения»), не применялась в Санатории. Почему-то она особенно подходила именно женщинам – больше Элеонора ничего о ней не знала. Доктор Шпицфогель, этот загадочный человек, в знакомстве с которым никто не хотел признаваться, с осени начал практиковать в Бэттл-Крик. Элеонора попыталась прочесть хоть что-то в ясном, блаженном взоре Вирджинии.
– Это лечение в самом деле помогает?
– Еще как, – вставил Лайонел, – в особенности оно подходит сверхчувствительным натурам, неврастеникам. Конечно, я не ваш врач, Элеонора, – он вскинул руки и вновь посмотрел на нее особенным взглядом, – но, смею сказать, я направил уже нескольких женщин к Зигфриду, и мне не довелось услышать ни единой жалобы.
– Полностью с вами согласна, – поддержала его Вирджиния, заговорщически кивая головой. – Когда я выхожу из его кабинета, я словно парю в облаках, я так расслаблена, что все поры моего тела прямо-таки источают влагу. В последние два раза мне удалось настолько совпасть с ритмом моей внутренней природы, что доктору пришлось подсаживать меня в кэб. Я так ослабела, Элеонора, я просто таяла.
Элеонора испытала недоумение. С какой стати эта женщина радуется своей слабости? Разве весь смысл физиологического существования не в том, чтобы укрепить свое тело во имя обещанного долголетия?
– Ослабела? – переспросила она.
– Расслабилась, дорогуша. – Элеонора перехватила взгляд, который Вирджиния бросила на Лайонела. Словно сообщники. Она начала раздражаться.
– Послушайте, Элеонора, – мягким, убедительным голосом заговорил Лайонел. Там, в отдалении, мужчины все еще всматривались в яму, что-то восклицая. – Я не спорю, методика доктора Келлога – это первый класс, но вы же знаете, он боится зайти слишком далеко, он не признает крайностей. Главное, выслушайте меня. Вам ли бояться нового? Вы отважно решились зайти в неизведанные области, куда другие боятся и ступить, вы стали вегетарианкой, стали провозвестницей прогресса среди женщин. То, о чем я собираюсь вам рассказать, – это естественное продолжение всего того, что вы уже осуществили. К сожалению, это за гранью тех категорических предписаний, которыми доктор Келлог считает допустимым стеснять своих пациентов. Это великий человек, Элеонора, но и он – не Господь Бог.
– Вот именно, – заметила Вирджиния. Она приблизилась уже вплотную, так что Элеонора почувствовала ее дыхание и аромат арахисового масла. В сочетании с чесночным запахом Лайонела – просто убийственно.
Элеонора улыбнулась, даже рассмеялась слегка, хотя чувствовала, как пульсирует каждая жилка.
– В ваших устах это звучит довольно зловеще. Что вы так все усложняете, Лайонел, Вирджиния? Вы же знаете, я всецело поклонник прогресса, – тут она чуть запнулась. – В чем все-таки состоит лечение?
Вирджиния быстро глянула на Лайонела. Тот всем телом развернулся к Элеоноре.
– На самом деле все очень просто. Доктор дает вам широкое свободное одеяние, что-то вроде сорочки, укладывает на столик с матрасом…
– В очень уютной комнате, – добавила Вирджиния.
– Да, разумеется. Создается атмосфера полного покоя. Так оно и должно быть – в этом вся идея.
– И у доктора Шпицфогеля такие теплые руки! Ни у кого таких нет. Теплее, чем горячая массажная рукавица в Санатории. Он словно излучает внутреннюю энергию…
– Элеонора! – Лайонел чуть приглушил свой голос. – Я буду с вами откровенен. Как же иначе? Ведь мы добрые друзья, не так ли? И чего нам стыдиться, когда речь идет о человеческом теле?
– Да? – переспросила Элеонора. – Продолжайте.
– В Германии это называется «Die Handhabung Therapeutik».
– Мануальная терапия, – перевела Вирджиния.
– Да, – кивнул Лайонел. – Врач массирует вам матку…
– И соски, – вставила Вирджиния, медленно, со свистом произнося каждое «с», будто никак не могла расстаться с этим словом.
– Да, – пропыхтел Лайонел, постепенно увлекаясь темой, – потому что именно в этих регионах женского организма – источник истерии. Многие именно здесь видят ключ к неврастеническим расстройствам. Массируя матку…
– И соски, – еле слышно прошипела Вирджиния.
– …и грудь, врач стимулирует приток крови к этим органам и вытесняет тот вредоносный избыток жидкости, который скапливается там, точно так же, как при автоинтоксикации птомаин и другие яды накапливаются в кишечнике. Это новейшая методика, совершенно безопасная. В Европе только о ней и говорят. – Лайонел обласкал Элеонору своим сладким, как карамель, взглядом. – Я не стану критиковать доктора Келлога, он сделал мне много добра, и его идеи указывают нам верный путь, однако только из-за своего крайнего пуританства он не пожелал до сих пор предоставить Зигфриду Шпицфогелю место в штате сотрудников Санатория. Но не беда, я могу познакомить вас с ним.
Теперь они оба следили за Элеонорой, часто дыша. На лицах у них обильно проступил пот. Солнце пригревало, Элеоноре стало как-то не по себе, она отметила, что кисти у нее на тыльной стороне уже розовеют. Она собиралась ответить согласием – разумеется, она должна попробовать терапию доктора Шпицфогеля; раз уж эта корова Вирджиния Крейнхилл извлекла из лечения какую-то пользу, то и для Элеоноры оно, несомненно, будет благотворным. Но как раз в этот момент Фрэнк Линниман прервал их разговор.
– Смотрите! – вскричал он. – Смотрите, что мы нашли.
Из-за его спины, точно горгулья готического собора, выглядывал профессор Гундерсон. От улыбки лицо профессора только что не лопалось пополам. На сомкнутых ладонях Фрэнк протягивал им нечто –
– Ему не меньше четырехсот лет, – провозгласил Фрэнк. Голос его вибрировал, вздымался и падал на гребне эмоций. – Мы считаем, он принадлежал женщине. Вот, посмотрите, – грязным ногтем он указал на щель в том месте, где некогда было ухо. – Видите? Этот орган позади сосцевидного отростка, ближе к основанию черепа?
Элеонора видела выбеленную временем ноздреватую кость, бессильно отпавшую челюсть, отверстия на месте глаз и живую ладонь Фрэнка, а на ней – образ смерти.
– Да, – сказала она, – да, Фрэнк. И что же это такое?
– Любвеобильность, – ответил он. – Это шишка страсти. Видите, она гораздо более развита, чем шишка счета или аккуратности? И вот, посмотрите сюда – видите, какая крошечная выпуклость? Она
