лохмотьях, чем-то отдаленно знакомой. Тварь в раздавленной шляпе и омерзительном пальто выползла из тьмы, чтобы нанести смертельный удар и без того призрачным надеждам Чарли. Джордж Келлог во всей красе своего позора преграждал им путь.
– Джордж! – произнес Чарли, кивком головы отсылая его прочь. Покрепче подхватил под локоток миссис Хукстраттен и попытался обойти возникшее на дороге препятствие, но Джордж оказался проворнее. Он уже проник под зонтик, его рука обвилась вокруг плеч Чарли. Миазмы земных испарений и запахи человеческого тела окутали их, словно пеленой, наполнив вонью теплый уголок ночи.
– Увидел вывеску, – коротко пояснил Джордж. Приблизив свою рожу вплотную к лицу миссис Хукстраттен, он выдохнул: – Вечер добрый, мадам.
– Послушай, – произнес Чарли, вырываясь из объятий Джорджа и пытаясь в то же время придерживать и зонтик, и миссис Хукстраттен. – У меня сейчас нет времени на эти глупости…
– Кто этот отвратительный тип? – резко спросила миссис Хукстраттен. Капли дождя стучали по ткани зонта, скатывались вниз с его купола, напевая какую-то сонную, слезливую песенку.
– Сказано: убирайся, Джордж! – прорычал Чарли.
Но Джордж не двигался с места.
– Убирайся?! Глупости?! Отвратительный тип?! – повторил он, трезвея на глазах. – Чарли, я задет. Я глубоко оскорблен. Разве так разговаривают с партнером по бизнесу, с человеком, который согласился дать свое доброе и дорогостоящее имя всему этому – этому… – он помахал рукой, указывая на вывеску у них над головами, льнувшую к ночному небосводу, – этому предприятию?
Миссис Хукстраттен окаменела. Чарли чувствовал, как ожесточается ее дух, постигая возмутительный обман.
– О чем он говорит? – требовательно спросила она. – Кто этот человек?
Чарли не успел ответить. Джордж убрал свою руку с его плеча, сорвал с головы шляпу и склонился в шутовском приветствии. Свет упал на его лицо.
– Джордж Келлог – к вашим услугам, мадам. Не найдется ли у вас пары монет?
Глава шестая
Огненный меч
Как хорошо спится в такую ночь! Ласковый ветерок в кронах деревьев, дождь ритмично барабанит по черепице, дом наполнен тихими, легкими шорохами. Но к Джону Харви Келлогу не шел сон. Он лежал в своей постели, неподвижный, как труп, выскобленный изнутри и снаружи, запечатанный, словно в конверт, в хрустящие белые простыни и свежевыстиранные одеяла. Доктор приказывал себе расслабиться, смыкал веки, прислушивался к окружавшему его домашнему покою. Такая стояла тишина, так вкрадчиво шелестел дождь, что порой он различал приглушенный всхрап, доносившийся из комнаты Эллы – по ту сторону коридора – еле слышный, призрачный звук, почему-то наполнявший его сердце печалью.
Два часа ночи. Келлогу необходим сон – конечно, не так, как другим людям, и не в таких количествах, но сон ему все-таки нужен. Обычно он обходился четырьмя часами ночного отдыха и вообще ко сну относился с некоторой настороженностью. Почти греховное излишество, растрата драгоценных человеческих ресурсов. Просто удивительно, что некоторые люди ждут не дождутся вечера. Но, будучи врачом, он понимал и признавал потребность организма восстановить силы после изнурительного бодрствования и готов был ежедневно предоставлять своему телу необходимое количество сна. Это входило в его режим; он так же не мог обойтись без сна, как без клизмы, шведской мануальной гимнастики и овсяной каши. Сон – жизненно важный элемент физиологического существования. Обычно усилием воли доктор получал небольшую, но эффективную дозу отдыха. Выпив чашечку «Санитас Коко» или травяного чая, мирно почитав
Но сегодня ничего не получалось. Слишком многое тревожило доктора. И это в воскресенье – как правило, самый спокойный день недели, день медитации в церкви и музыкального получаса у рояля с кем- нибудь из детей. Сегодня Келлог не обрел покоя. Помимо прочего, доктор волновался из-за назначенной на ближайший вечер лекции по заявкам из ящика для вопросов. Беспокоился он не из-за предмета лекции – тут все давно решено: в последние дни его мысли занимал сахар, эта пищевая добавка, столь же опасная и губительная, как чистая пшеничная мука. Об этом он и собирался говорить. Нет, тревогу – и даже страх – заронил в его сердце Джордж. Прошло уже две недели со дня дерзкого нападения Джорджа на пальмовый сад в вечер после лекции о ленточном черве, и, хотя в этот промежуток времени ничего не произошло, доктор был уверен, что затевается какая-то новая пакость. А есть ли более подходящий момент для очередного нападения этого жалкого, ненавистного мерзавца, чем триумфальное выступление доктора перед публикой?
В ту ночь Джорджу повезло – им не удалось поймать его. Если бы его схватили – при одной этой мысли глаза доктора широко раскрылись, – смог бы Келлог удержать себя в руках? Он не был уверен, что не повторилась бы вновь сцена, которая разыгралась между ними как-то ночью на лестнице в детскую, когда маленький Джордж только начинал осваиваться в его доме. Мальчишка выставил его дураком, поджег занавески, до смерти напугал сотню пациентов, чьи нервы и так в плохом состоянии. Он чуть было не поджег тафтовое платье миссис Корниш, его огненная стрела, влетев в декольте этой дамы, оставила на ее левой груди ожог второй степени. Просто поразительно, как мальчишке удалось удрать. Внезапное явление пиро-маньяка повергло пациентов в транс, и он каким-то образом ухитрился ускользнуть от самого доктора, от Фрэнка Линнимана и полудюжины санитаров. Мальчишка, нужно отдать ему должное, хорошо знаком с санаторским зданием.
Но это ужасно. Возмутительно. Это уже не прежнее хулиганство, когда негодяй выпрашивал деньги или выкрикивал на улице непристойности, – это попытка преступления, поджог, покушение на убийство. Шериф Фаррингтон вместе с двенадцатью помощниками с того самого дня прочесывал улицы, заглядывал в «поселок» бродяг под мостом Саут Джефферсон, добирался вплоть до Каламазу, Оливера и Альбиона. На этот раз Джордж отправится в тюрьму. Никакого снисхождения, никаких смягчающих обстоятельств.
– Билл, – обратился доктор к начальнику полиции. – Я допустил ошибку с этим мальчиком, прискорбную ошибку. Я с горечью это признаю. В его крови – зараза, и я хочу, чтобы он отправился за решетку прежде, чем от него пострадает еще кто-нибудь. Поймайте его, Билл, – добавил он ровным, ледяным тоном. – Сделайте это быстро и чисто. И не забывайте о том, как много значили все эти годы для вас и для мэра моя поддержка и мое расположение.
Можно не сомневаться, Фаррингтон прекрасно все понял, но вот уже две недели Джордж находится в бегах. И это довольно серьезно. Юнец ясно дал понять, каковы его намерения, он объявил войну Джону Харви Келлогу, человеку, чье преступление заключалось лишь в сострадании, великодушии и способности верить в падших; человеку, который дал приемному сыну одежду и крышу над головой, пищу, образование, дал ему свое имя и место в мире – стоило лишь руку протянуть. Это непостижимо, это превосходит всякое разумение. Но теперь терпение доктора иссякло и он хотел лишь одного: негодяя надо остановить. Он сделался врагом, а с врагами доктор справляться умел. Джордж не выйдет на свободу до конца своей жизни.
Келлог лежал, вытянувшись в постели, и шум дождя не убаюкивал его, мягкая подушка не помогала расслабиться напряженным мышцам у основания черепа, взгляд рассеянно скользил по колеблющемуся, призрачному, едва различимому узору обоев. Ему было страшно – страшно от того, какую форму приняла объявленная война. Огненные шары, пролетавшие по воздуху, словно ракеты, словно пылающий факел рока. Келлог цепенел при одном воспоминании об этом зрелище. Огонь был его кошмаром. Больше всего на свете он боялся этой стихии – единственной неподвластной ему. И Джордж знал об этом. Сколько лет было мальчишке, когда огонь уничтожил Санаторий, – тринадцать? Четырнадцать? Сколько бы ни было, он хорошо запомнил этот урок, этот способ бросить вызов миру, унизить тех, кто выше и лучше его, воткнуть нож в сердце приемного отца. Достаточно одной искры, языка пламени, тайно разгорающегося в темноте.
Из самой глубины ночи, уставившись в пустоту, доктор видел перед собой Санаторий, свой драгоценный Санаторий, лежащий в руинах. Таким он предстал в тот день, когда, прервав лекционное турне, Келлог примчался домой – это было 19 февраля 1902 года. Никогда он не забудет этот день, самый горестный день своей жизни, никогда не простит себе, что отсутствовал в момент катастрофы. Накануне приезда Шефа
