– Я же говорила: в них нет ничего особенного.
– Тут я не согласен. Они великолепны, как и их хозяйка! Будь у меня возможность загадать желание, я захотел бы каждое утро, до конца жизни, просыпаться в свете их изумрудного сияния.
– Правда? – прошептала Гермиона.
– Это мое желание. И да будет так! – воскликнул он и снова ее поцеловал.
– Но послушайте, милорд… – пробормотал лорд Хастингс, – эта девушка не…
– Не ваша забота, – перебил Рокхерст.
На этот раз поцелуй длился еще дольше: Рокхерст в обычной своеобразной манере предъявлял на Гермиону права.
Отстранившись, он широко улыбнулся:
– Прошу прощения за то, что приехал так поздно, но оказалось чертовски трудно уговорить архиепископа согласиться выдать разрешение на брак, поскольку в церкви уже оглашали о твоей предстоящей свадьбе с другим. Твоя помолвка оказалась весьма некстати. – Он бросил на Хастингса уничтожающий взгляд, словно бедняга был виноват во всем случившемся.
– Но мне кажется, лорд Хастингс приехал, чтобы взять назад свое предложение, – заметила Гермиона.
– Совершенно верно, – нервно подтвердил барон, принимаясь махать под носом мамаши флаконом с нюхательными солями, протянутым леди Уолбрук.
Рокхерст, успокоившись на этот счет, снова стал целовать будущую невесту, прося ее стать его женой и шепотом обещая незабываемую брачную ночь.
– Лорд Рокхерст, что все это значит? – вмешалась наконец леди Уолбрук. – Опомнитесь! Вы целуете Калибана! В пьесе Шекспира Просперо ни разу не целует свое чудовище!
– Это мой вариант «Бури», – объявил Рокхерст. – И думаю, вы найдете финал весьма оригинальным.
Гермиона невольно подумала, что даже мистер Шекспир одобрил бы подобные изменения.
Эпилог
В доме графа Рокхерста на Гановер-сквер назревал скандал.
– Рокхерст! Рокхерст, где ты, черт побери!
Услышав раздававшийся на весь дом крик госпожи, слуги, находившиеся поблизости, поспешили от греха подальше удрать на кухню.
Когда в голосе леди Рокхерст слышались опасные нотки, все знали, что надвигается гроза. Правда, это бывало не так часто, но графиня, вероятно, считалась единственным в Лондоне человеком, который осмеливался противоречить графу, и… словом, подобные стычки неизменно оказывались чреваты последствиями.
– О да, и завтра они весь день проведут в постели, – с понимающей улыбкой сообщила одна из горничных своей новой товарке, волоком таща ее на кухню. Лучше переждать бурю за блюдом с булочками и поиграть с недавно родившимися щенятами.
– Рокхерст! – снова окликнула Гермиона, распахивая дверь оружейной.
И действительно, граф оказался там. Хотя дыры в Дайалсе были закрыты и последние четыре года в Лондоне не случалось загадочных убийств, Рокхерст все-таки регулярно тренировался. Ибо он по праву оставался Паратусом. Однако Гермиона и Мэри все-таки убедили его начать поиски других английских семей, считавшихся, подобно его роду, защитниками королевства. Правда, до сей поры ему не удалось найти свидетельств существования других защитников. Но Гермиона упрямо цеплялась за одну строчку в книге Подмора, которую тот нашел в древней рукописи. Строчку, убедившую ее, что граф Рокхерст не одинок в своей миссии.
Все четыре угла Англии защищены самыми храбрыми и древними воинами, предназначение которых – сражаться с силами зла.
– Поэтому, – часто твердила Гермиона, – они и составляют лигу Паратусов! Поверь, Рокхерст, ты не один. И больше никогда не останешься в одиночестве.
Но в этот момент Рокхерст, вероятно, жаждал, чтобы его любили чуть меньше.
Гермиона вошла в комнату с сыном на руках:
– Рокхерст!
Все еще держа меч, он с улыбкой повернулся к жене. Гермиона ощутила, что ее досада куда-то испаряется, но не позволила себе сдаться: дело было крайне важным.
– Рокхерст, сегодня днем приезжает матушка вместе с твоей тетей Ратледж…
– Как мило с твоей стороны, дорогая, предупредить меня.
Он шагнул к ней, поцеловал в лоб и взъерошил волосы маленького Томаса. Мальчишка, которому недавно исполнился год, как две капли воды походил на отца: те же синие глаза и рыжевато-золотистые волосы.
– В этом случае я, пожалуй, до вечера пробуду в «Уайте», – объявил граф.
Однако Гермиона решительно вручила ему сына и подбоченилась:
– О нет, дорогой, не выйдет! Как, спрашивается, я объясню им это?
– Что именно? – удивился он, улыбаясь Томасу.
