Кайпа радостно пошла навстречу вошедшему соседу.
– Заходи, заходи, Гойберд. Как хорошо, что ты пришел. Присаживайся. Вот сюда, здесь тебе будет удобнее.
Гойберд молча сел на край подпара, положил рядом замасленную сумку из старой мешковины. Кайпа быстро взялась за дело: стала просеивать кукурузную муку для галушек. Хорошо, что Гойберд пришел, поест за счастливый путь Хусена. Ведь в этакую темную ночь ускакал, словно абрек или вор, не случилось бы беды.
– Посиди, Гойберд, вот только галушки опущу, и все готово, – суетилась Кайпа.
– Если ты ради меня затеваешь этот ужин, не беспокойся. Оставь хлопоты да присядь-ка лучше.
Кайпа удивленно пожала плечами.
– Не до еды мне, – сказал Гойберд, опустив голову. Он один знал, какая печальная весть ждет эту несчастную женщину. – Ничего сейчас не полезет в горло.
– Что ж, бывает, – согласилась Кайпа. – Может, беда у тебя какая? Я и сама вечно сыта своими горестями. Шутка ли, один невесть где, а другой сегодня опять умчался на Терек. В такую-то ночь, когда ни зги не видно…
На улице вдруг раздался оглушительный шум. Кайпа и Гойберд в недоумении уставились друг на друга, и в этот момент, когда она уже собралась выйти посмотреть, что же там творится, в дом ворвались сын Соси Тархан и с ним двое молодых людей.
– Где Эсет? – крикнул Тархан, прежде чем Кайпа успела открыть рот.
Кайпа удивленно смотрела на парня, не понимая, что ему нужно и почему он кричит.
– Я кого спрашиваю? Где Эсет?
– А вы что, поручили мне за ней наблюдать? Или, может, я сторожем была к ней приставлена? – сказала Кайпа сердито. – Откуда мне знать, где она?
– А где тогда твой сын?!
– У меня три сына, о ком ты? Если тебя интересует Хусен, то ему не приходится, как тебе, прохлаждаться дома, у него дела, и не ради себя одного он мерзнет у Терека! – проговорила она с гордостью за сына. Все недовольство, которое Кайпа высказывала Хусену, угасло, как угли, залитые водой.
– Какие у него дела, мы узнаем! – бросил Тархан и повернулся к двери, но тут он увидел только что вошедшего Султана.
– Ага! Один здесь! – Он набросился на мальчишку. – Где Эсет, знаешь?
Султан, отрицательно качая головой, жался к матери.
– Ты зачем приходил к нам? Эсет вызывать? Да?
Чтобы сильнее припугнуть малыша, Тархан потянул из ножен кинжал. Тогда Кайпа рванула сына к себе.
– Он же ребенок. Побойся бога!
Тархан зло посмотрел на Кайпу.
– Ребенок, говоришь? – Он погрозил пальцем и сплюнул. – Куда вы денетесь? Как змей, уничтожу вас всех по одному!
С этими словами он выскочил. Двое других последовали за ним.
– Чтобы ты сам стал змеей! – крикнула ему вслед Кайпа. Затем, повернувшись к Султану, спросила: – В чем дело? Ты что-нибудь знаешь?
Но тот забился в угол, молчал и только все отрицательно качал головой.
Гойберд между тем думал о том, чему был свидетелем у своего плетня. Он уже кое о чем догадывался, но не решался заговорить об этом с Кайпой. Если та девушка, что села на его глазах на лошадь, Эсет, то всадник, стало быть, Хусен! Неужели он на такое решился?!
«Хусен не мог увезти девушку, – утешала себя Кайпа, хотя и не очень этому верила. – Как он мог сделать такое?»
И как бы в ответ на этот вопрос с улицы послышалось:
– Куда она могла деться, если через плетень пролезла в этот двор? Вот и следы есть. Навес сломан. Мать не может не знать!
– Вытащи ее из дому! – произнес другой голос – Протяни плетью раз-другой – сразу заговорит, а не заговорит – уведем.
Кайпа слышала все это и не знала, что делать. Вот парни снова ворвались в дом.
– Ради аллаха и пророка Магомета, остановитесь! – взмолился Гойберд, преграждая дорогу пришельцам. – Ведь вы же еще не знаете, повинен этот дом в беде или нет!
– Уйди, старик! Уйди, пока цел!
– А вы уже и бить готовы? Что ж, бейте! – Гойберд развел руки в стороны и выпятил грудь. – Бейте!
– Что вы тянете? – Это в дверях еще кто-то появился.
– Заберите меня! – кричал Гойберд. – Можете убить! Только женщину не трогайте.
– Уйди, Гойберд, – сказала Кайпа и, отстранив его, вышла вперед. – Что вы от меня хотите, ослиные дети? А?
Отбросив в сторону Гойберда, который опять попытался стать между ними, пришельцы набросились на Каину.
Стоявший у двери парень навел винтовку на Гойберда.
– Ни с места!
Перепуганный Султан плакал, прижимаясь к стене. Когда они, схватив Кайпу за руки, потащили на двор, Гойберд крикнул:
– Что вы делаете? Побойтесь бога! У нее большое горе. Всего сутки, как убили ее сына! Я же сидел здесь, не зная, как ей об этом сказать!
Кайпу словно громом поразило. Она побелела и замерла.
Винтовка, направленная на Гойберда, медленно опустилась.
– Назад! – крикнул тот, что стоял у двери.
А Гойберд все твердил свое, будто боялся, что его не услышат:
– Вчера ночью, только вчера убили ее сына.
– Кто убил? – спросил тот, что был с винтовкой.
– Казаки убили, казаки! Не до вашей девушки ей!
Парни отошли от Кайпы.
– Да простит его бог, – сказал старший из троих. – Пошли пока, потом что-нибудь придумаем.
Он направился к выходу. Нехотя пробурчав под нос слова соболезнования, вышли и двое других.
И в доме, и на улице наступила тишина. Кайпа стояла и смотрела в отворенную дверь, то ли пораженная страшным известием, то ли не веря ему. Стояла с широко раскрытыми глазами и выбившимися из-под платка волосами.
Гойберд медленно подошел и закрыл дверь.
– Оставь, Гойберд. Пусть врываются. Не боюсь я их.
– Знаю, Кайпа, знаю, ты мужественная. – И, не находя больше слов, стал рядом с Кайпой. – Ты все переносишь как мужчина. Что поделаешь, горе не спрашивает нас, когда приходит… Я тоже никогда не думал, что Рашид уйдет раньше меня. Клянусь богом, что не думал – ни во сне, ни наяву. А что поделаешь? – сказал он, разводя руками и пожимая своими худыми плечами.
Постояв так некоторое время, Гойберд подошел к поднару, взял сумку, ту, что из старой мешковины, и протянул ее Кайпе.
– Это его вещи, Кайпа, твоего мальчика.
Она схватила сумку и прижала ее к груди.
– Казак мне их передал, который хабар этот принес. Он из Моздока. Сегодня утром в Назрань поездом прибыл. Вместе с ним, оказывается, ехал и бедняга Хасан.
Кайпа молчала, как каменная. Подождав с минуту, Гойберд как бы про себя проговорил:
– Почти уж дома был… И на тебе…
И тут Кайпа вдруг зарыдала, словно эти последние слова Гойберда были каплей, которая переполнила
