совершил этот Жорж Перек,[33] чью книгу, изданную в Деноэле, повсюду таскал за собой надутый петух Сото? И вот настал день, когда он не появился на улицах Консепсьона, с книгами под мышкой, элегантно одетый (в отличие от Штайна, одевавшегося, как бродяга), направляющийся на медицинский факультет или занимающий очередь за билетами в театр или кино; и, когда он каким-то образом просто растворился в воздухе, никто его не хватился. Многих его смерть даже порадовала бы. Не по чисто политическим мотивам (Сото симпатизировал Социалистической партии, но только симпатизировал, он даже не был их верным избирателем; я бы назвал его левым пессимистом), но по соображениям эстетическим, из-за удовольствия увидеть в гробу того, кто умнее и культурнее тебя, но у кого не хватило социальной хитрости скрыть это. Я сам с трудом верю в то, что пишу. Но все было именно так: враги Сото простили бы ему даже его язвительность, но не могли простить равнодушия и интеллигентности.
Но Сото, как и Штайн (которого он так никогда больше и не увидел), объявился в Европе. Поначалу он жил в ГДР, откуда уехал при первой же возможности после нескольких неприятных инцидентов. Грустный эмигрантский фольклор, состоящий наполовину из чистых выдумок и наполовину из бледных теней истинных событий, сохранил историю о том, как однажды некий чилиец нанес Сото смертельный удар по голове, после чего бедняга с черепной травмой и переломом двух ребер оказался в берлинском госпитале, где и закончил свой земной путь. Однако после этого Сото обосновался во Франции и жил там уроками испанского и английского и переводами для практически не продаваемых изданий некоторых неординарных латиноамериканских писателей, преимущественно начала века, приверженцев фантастического и порнографического жанров, в том числе забытого романиста из Вальпараисо Педро Переды, объединившего в своем творчестве оба этих жанра. Его перу принадлежит потрясающий воображение рассказ о женщине, у которой – к ужасу чад и домочадцев – вырастают или, вернее, отверзаются по всему телу анальные и генитальные отверстия. Дело происходит в двадцатых годах, но думается, что и в семидесятых, и в девяностых подобный казус вызвал бы не меньшее удивление. Женщину вербуют на работу в бордель для шахтеров на севере страны, запирают в борделе, а внутри борделя – для пущей надежности – запирают в отдельной комнате без окон, и там она превращается в огромный бесформенный и безумный вход-выход, убивает старого альфонса, контролирующего бордель, остальных проституток и перепуганных клиентов, выскакивает во двор, уносится в пустыню (Переда не уточняет, летит она при этом или бежит) и растворяется в раскаленном воздухе.
Кроме того, он пытался (безуспешно) переводить Софи Подольски, молодую бельгийскую поэтессу, покончившую жизнь самоубийством в возрасте двадцати одного года; Пьера Гюйота, автора «Эдем, Эдем, Эдем и Проституция» (столь же безрезультатно), криминальный роман Жоржа Перека
Какое-то время мы с Сото оба жили в Париже, но так ни разу и не увиделись. У меня не было настроения встречаться со старыми друзьями. Кроме того, до меня доходили слухи, что экономическое положение Сото улучшается с каждым днем, что он женился на француженке, потом узнал, что у них родился сын (чтобы быть точным: я в это время уже перебрался в Испанию), что Сото регулярно участвует во встречах чилийских писателей в Амстердаме, публикуется в мексиканских, аргентинских и чилийских поэтических журналах, по-моему, в Буэнос-Айресе или Мадриде даже появилась его книга, потом я узнал от одной подруги, что он преподавал литературу в университете, и это обеспечивало ему экономическую стабильность и оставляло время для литературной и исследовательской деятельности, и что у него было уже двое детей – мальчик и девочка. Он не лелеял никаких надежд на возвращение в Чили. Я думаю, он был счастливым, разумно счастливым человеком. Я легко мог представить его живущим в комфортабельной парижской квартире или в доме в ближайших пригородах, читающим в тишине уединенного кабинета, в то время как его дети смотрят телевизор, а жена готовит или гладит. Кто-то ведь должен готовить? Хотя нет, пожалуй, пусть лучше гладит португальская или африканская служанка, и тогда Сото сможет читать или писать (правда, он не из тех, кто много пишет) в своем тихом уединенном кабинете, не испытывая угрызений совести по поводу домашних хлопот, а его жена, сидя в своем собственном кабинете рядом с детской или за бюро девятнадцатого века в уголке гостиной, проверяет домашние задания детей, или строит планы на летние каникулы, или рассеянно просматривает киноафишу, выбирая, какой фильм посмотреть вечером.
По мнению Бибьяно, который поддерживал с ним довольно оживленную переписку, Сото не обуржуазился – он просто всегда был таким. «Общение с книгами, – говорил Бибьяно, – предполагает известную оседлость, некий необходимый уровень буржуазности. Ну, посмотри хоть на меня, – продолжал Бибьяно, – пусть на другом уровне, но я делаю то же самое, что и Сото: работаю в обувном магазине, уж и не знаю, то ли с каждым днем все более отвратительном, то ли все более родном, живу все в том же пансионе…»
Одним словом, Сото был счастлив. Он верил, что избежал проклятия (или в это верили мы: сам Сото никогда не верил в рок и дурной глаз).
Как раз в это время его пригласили поучаствовать в семинаре по испано-американской литературе и критике, проходившем в Аликанте.
Была зима. Сото ненавидел летать на самолете, он летал лишь один раз в жизни: в конце 1973 года, эмигрируя из Сантьяго в Берлин. Он поехал поездом и за одну ночь добрался до Аликанте. Семинар продолжался два дня, субботу и воскресенье, но Сото, вместо того чтобы в воскресенье вечером вернуться в Париж, остался в Аликанте еще на ночь. Неизвестно, что заставило его задержаться. В понедельник утром он купил билет на поезд до Перпиньяна. Путешествие прошло благополучно. Он прибыл на вокзал в Перпиньян, справился о ночных поездах до Парижа и купил билет на час ночи. Остаток времени он бродил по городу, заходил в бары, заглянул в букинистический магазин и купил книгу Геро де Карреры, каталоно- французского поэта-авангардиста, погибшего во время Второй мировой войны. Но большую часть времени он убил, читая криминальный роман в мягкой обложке, купленный тем утром в Аликанте (Васкес Монтальбан? Хуан Мадрид?), который он так и не дочитал до конца, о чем свидетельствовал загнутый уголок 155-й страницы, хотя на перегоне Аликанте – Перпиньян он пожирал книгу с жадностью подростка.
В Перпиньяне он поужинал в пиццерии. Странно, что он не пошел в хороший ресторан отведать знаменитой россельонской кухни, но он действительно предпочел пиццерию. Отчет судебно-медицинского эксперта составлен подробно и добросовестно и не оставляет места сомнениям. Сото съел на ужин зеленый салат, большое блюдо спагетти, огромную (действительно огромную) порцию шоколадного, ванильного, клубничного и бананового мороженого и завершил трапезу двумя чашками черного кофе. Кроме того, он выпил бутылку итальянского красного вина (возможно, не слишком хорошо сочетающегося со спагетти, но я ничего не понимаю в винах). За ужином он продолжал свое криминальное чтиво, на сей раз просматривая полицейскую хронику в
По рассказам свидетелей, он появился на вокзале около полуночи. До отхода поезда оставался еще час. Он выпил чашку кофе в привокзальном баре. При нем была дорожная сумка, а в другой руке он держал книгу Карреры, криминальный роман и номер
Он пробыл в баре не более десяти минут. Служащий видел, как он бродил по перрону – медленно, но твердо и уверенно. Как будто был слегка пьян. Можно предположить, что он заблудился на высоких открытых переходах, о которых говорил Дали. Можно предположить, что он именно этого и хотел: заблудиться на один час в пышном великолепии вокзала в Перпиньяне. Взглянуть на расписание (математическое? астрономическое? мифическое?), которое в грезах Дали таяло, пряталось, да так и не исчезало в пространстве вокзала. Почувствовать себя настоящим туристом. Туристом, каким, собственно, Сото и был с тех пор, как покинул Консепсьон. Латиноамериканским туристом, в равной мере растерянным и отчаявшимся (Гомес Каррильо[35] – наш Вергилий), но все-таки туристом.
Что случилось потом, так и осталось загадкой. Сото потерялся в храме железнодорожного вокзала
