— Марийка, у меня осталась мало сил. Несколько месяцев я чувствовал, что со мной не все в порядке, но…
— Но ты думал, что все пройдет само собой, и не обращался к врачам. Так, папа?
— Не буду спорить. Я несерьезно к этому отнесся, и вот результат… Мне трудно об этом говорить, но… это еще не все, что я хотел тебе сказать. Только, пожалуйста, не перебивай меня, как ты всегда это делаешь.
'О, Боже, что еще? Что может быть 'еще', когда речь идет о его жизни?'
— Папа, — заверила его Марийка, — я не буду тебя перебивать. Что ты еще хочешь мне рассказать? Только не тяни!
На его усталом лице промелькнула улыбка — все-таки она снова перебила его.
— Марийка. — Его голос задрожал. — Я не… я не твой отец. Не твой родной отец.
Он замолчал. Это признание дорого далось ему, долгие годы оно мучило его. Трудно было поверить в сказанное, он это понимал.
Марийка вспомнила, как она еще девчонкой вот так сидела рядом с ним, в ночной рубашке, и он рассказывал ей сказки перед сном. И теперь он снова рассказывал ей сказку, но она уже не ребенок, и няня не придет за ней в библиотеку, чтобы отвести в постель.
Он никогда не пропускал этот час сказок, даже когда был приглашен куда-то поужинать. Одетый в свой черный вечерний костюм, он усаживался с Марийкой в кресло и рассказывал ей разные истории.
Удивительно, сколько разных мыслей промелькнуло в голове за минуту молчания. Марийка вспомнила смерть своей матери, когда ей было только пять лет, заплаканные лица, закрытые черным зеркала, незнакомые люди, заполнившие их большой дом, приглушенные разговоры, темные платья, печальные лица.
Ее мать неожиданно умерла от пневмонии. 'Такая молодая! Как же это ужасно!' — говорили люди вокруг. Она вспомнила церковь, где сказала матери последнее 'прощай', но детали стерлись в памяти. Когда они вернулись домой, Чарльз поднял ее на руки и сказал: 'Вот мы и остались одни, ты и я. Скоро мы снова научимся смеяться'.
Он сдержал слово. Чарльз никогда не забывал о дочери, развлекал ее, веселил. Он был ей и отцом, и матерью, и нянькой — все вместе, детство ее было счастливым. Они стали как 'два ботинка одной пары', так он сказал однажды. 'Мы должны жить, как будто мама с нами'.
Боже, как же его любили женщины, старались его окрутить. Он был самым красивым бостонским вдовцом. Они приглашали его на ужин, концерты, вечеринки, уик-энды за город. Всегда кто-то вокруг него крутился.
Марийка вспомнила, как однажды ночью она проснулась и услышала песни Синатры: 'На сигарете остались следы твоих губ, и вот такие глупости напоминают мне о тебе'. Она вошла в гостиную и увидела известную джазовую певицу, которая изображала танец живота, срывая с себя всю одежду. Марийка смотрела, ошарашенная, как та стала раздевать отца. Сначала она подумала, что отец разозлится и позвонит в полицию, но ее отец смеялся, увлекшись любовной игрой. Потрясенная, она вернулась к себе в спальню, но всю ночь не смогла заснуть. Ей было восемь лет. За завтраком она спросила: 'Папочка, что ты делал с этой голой тетей ночью? Вы вели себя очень странно…' Чарльз сначала смутился, а потом расхохотался. 'Есть такие вещи, Марийка, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, — которые ты поймешь, когда станешь постарше'.
Он всегда так говорил, когда не хотел отвечать прямо.
И она верила ему, она верила ему всегда.
И вот они сидели сейчас молча, даже без разговоров они были ближе друг другу, чем отец и дочь. У нее было счастливое детство. Хотя она росла без матери, отец любил ее за двоих. Она восхищалась отцом, считала его красивее Фреда Астера. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, отец пригласил Марийку отпраздновать это событие в 'Ритце'. Он ей сказал тогда, что она так же красива, как была ее мать.
'Папа, почему ты не женился второй раз? — спросила тогда Марийка. — У тебя было столько возможностей, столько предложений. У меня никогда не будет столько предложений, сколько было у тебя'. Он посмеялся над ее словами и ответил, что никакая другая женщина не сможет заменить ему ее мать. 'Твоя мама умела внушить мне, что я такой необыкновенный, — сказал он с печалью. — Ни с кем мне не было так хорошо. Запомни, Марийка, ничто так не важно для человека, которого ты полюбишь, как чувство, что он самый великий человек на свете, если ты заставишь его в это поверить'.
Весь вечер они танцевали вдвоем, она не приняла предложение потанцевать ни с одним молодым человеком.
И вот теперь он, которого она так любила, теперь, когда он на грани смерти, говорит, что он ей неродной отец. С ней нет сейчас Джонатона, который помог бы пережить такую тяжелую минуту, поддержал бы ее.
— Я рассказывал тебе, как твоя мать и я встретились в Лондоне во время войны. Помнишь? Мы были оба в расцвете нашей молодости…
Марийка помнила рассказы отца о лондонском периоде их жизни и в доме висели свадебные фотографии. Оба молодые, светловолосые, счастливые, казалось, весь мир у их ног, хотя и шла война. Красавица Алиса Стьювейсант в белом халате медсестры Красного Креста и военный летчик Чарльз Рассел.
— Перед тем, как я встретил твою мать в Лондоне под Рождество 1944 года, она… она… — Чарльз тяжело задышал и отпил большой глоток. — Твоя мать… у нее был роман с одним венгром, его звали Иштван Бокани, он работал в подполье, помогая евреям бежать от нацистов из Венгрии. Он приехал в Лондон для получения денег на деятельность своей группы. Там он познакомился с твоей матерью, через две недели он уехал, потом его схватили нацисты. Я не знаю всех обстоятельств, но твоя мать получила известие о его смерти, она уже была беременная.
— Бог мой!.. — Марийка вскочила со стула и стала нервно ходить по комнате.
Стакан дрожал в руках Чарльза, кубики льда бились о стенки.
— Продолжай, папа, ты должен все рассказать. — Ей невыносимо было думать, что между ними могут остаться какие-то секреты.
— С первого момента, когда я увидел ее в офицерском клубе, я словно с ума сошел. Шла война, вокруг гибли люди, но все это отошло для меня на второй план. Каждый день я отправлялся в боевые вылеты на своем бомбардировщике и мог не вернуться. Она ждала ребенка и уже знала, что человек, которого она полюбила, погиб. Первую ночь, когда мы остались вместе, она все время плакала. Я вытирал ее слезы и говорил, что теперь ей не надо ни о чем беспокоиться. Она была такая красивая, ни до, ни после я не встречал такой прекрасной женщины. Должно быть, ее испугала моя любовь, все произошло так быстро. В те дни, когда мы жили в ожидании смерти, я говорил всякие глупости, но они много для нас обоих значили. Ты меня понимаешь?
Марийка улыбнулась сквозь слезы.
— На следующий день нас ждало опасное задание, и я мог погибнуть. Возможно, это усиливало мое желание. Я уже не мог сдерживать свои чувства… Твоя мать была такой честной, такой чистой и прямой, Марийка…
— Я знаю, папа, знаю.
— Она сказала, что постарается полюбить меня, но я должен знать, что она ждет ребенка, ребенка Иштвана… — Чарльз снова сбился, чувства душили его, он с трудом выговаривал слова.
— Что мама рассказывала тебе об Иштване? Как он выглядел, откуда был родом? Что он делал до войны? — С ее стороны было жестоко задавать отцу все эти вопросы, но она должна была сделать это, возможно, такого разговора у них уже никогда не будет.
— Алиса ничего не рассказывала о нем, думаю, она сама не знала того, о чем ты спрашиваешь. Это был военный роман, короткий и трагический. Потом, когда мы поженились, она никогда не вспоминала об Иштване. Она хотела все забыть — ради меня, ради тебя. Ты была, — Чарльз погладил Марийку по волосам, — нашей гордостью и радостью. Я считал, что ты от моей крови и плоти. Мы оба считали, что ты — моя дочь. Единственное, что хотела сделать Алиса в память об Иштване, — дать тебе венгерское имя.
— Мама говорила, что назвала меня в честь героини венгерской сказки: которую читала в
