выходят молодые камчатские березы, образуя целые рощи.
Постоянно встречаю представителей колымской тайги: багульник, карликовую березку, голубику, морошку невиданной на Севере высоты.
Гербарная папка распухла. Нести ее тяжело. Хватит — поворачиваю обратно к альпийским высотам. Меня интересуют моренные озера…
Снежники тают, питая их. На площади высокогорья в 450 квадратных километров насчитываю семьдесят пять озер. Озера невелики и переливают всеми оттенками голубого и зеленого цветов.
Измеряю температуру воды ночью и днем. Она колеблется от четырех до двенадцати градусов. Повсюду вижу ясные следы векового усыхания озер. Осушение и зарастание озерных террас отлично видно с перевалов, точно с вертолета.
Еще одно свидетельство потепления охотского побережья! Уж не потому ли так пышно разрастаются в долинах загадочного полуострова южные пришельцы?
Беда
…Ночной туман окутал ущелье сыростью. После ярких впечатлений альпийского похода не спится. Откидываю полог палатки, завертываюсь в одеяло и долго лежу с открытыми глазами, вдыхая прохладный влажный воздух.
Рядом, на мягкой подстилке из сухих трав спокойно спят орлята. В цирк Хиинди я спустился на третий день к вечеру, усталый, запыленный, в стоптанных сапогах, но счастливый: высокогорное сердце полуострова исследовано.
Ребята в альпийском цирке загорели. Приборы действуют безукоризненно. Метеорологическая площадка с дождемером, разборной мачтой, увешанной флюгерами, оживляет ландшафт пустынной котловины.
Хитроумные хлопцы умудрились измерить глубину озера на дне цирка. Чувствительные метеорологические приборы они принесли в горы, обернув автомобильной камерой. Орлята надули камеру, Юра заплыл на резиновом баллоне на середину озера и опустил самодельный лот.
Считая цирк кратером, ребята ожидали бездонных глубин. Но самодельный лот показал в самом глубоком месте двенадцать метров. Альпийский поход убедил, что вулканических кратеров на полуострове нет.
Палатка тонет в туманной мгле, и я погружаюсь в чуткий, тревожный сон.
Проснулся внезапно от какой то тревоги. Крутятся обрывки ускользающих мыслей: «Фумарола, проклятая фумарола…» Ага, вспомнил. Видел во сне Юшкевича, и во сне кольнула беспокойная мысль: «Ведь дым, замеченный хлопчиком в укромной бухте с вершины скалистой сопки, вырывался не из вулканической трещины: на полуострове никогда не было вулканов…»
Не там ли нашел убежище человек, оставивший следы на песке? Почему незнакомец избегает людей? Все ли благополучно на Южной станции?
Уснуть не могу. На рассвете бужу Георгия, коротко рассказываю о следах на песке и своих опасениях. Предлагаю установить в Высокогорном лагере круглосуточное дежурство. Передаю Георгию свой бинокль.
Не хочу будить ребят. Тихо собираю рюкзак, прощаюсь с Георгием и ухожу.
Тревога подгоняет. Прямо из цирка переваливаю в замкнутую долину Бургавли. Оставляю в стороне «ворота», перебираюсь в тумане через головоломную южную стенку, спускаюсь в широкую, освещенную солнцем долину и напролом лезу сквозь стланиковые дебри. Вот и разреженные стланики, одинокие тополя с разветвленными кронами. Бегу тропой, проложенной орлятами в чозениевых рощах.
Сил нет… Сбрасываю рюкзак и валюсь на зеленый мягкий ковер. После короткой передышки выхожу на открытые луга и приустьевые галечные террасы Бургавли. Голубая стена моря почти слилась с синевой неба. Четыре часа занял спортивный бросок из цирка Хиинди к побережью.
Наконец то… вдали, у подножия дюн белеет знакомая палатка.
Вижу ограду из плавника. Вскидываю ружье и стреляю в воздух. Из палатки выбегают фигурки. Тревожно бьется сердце: почему только двое?
У палатки вспыхивает в лучах солнца стекло бинокля. Взлетает дымок, и через секунду слышу ответный выстрел. Ребята бегут навстречу.
Впереди Евгений, за ним Воробьев. А где Юшкевич?
Встречаемся у протоки. Ребята похудели, тревожно блестят глаза.
— Где Юшкевич? Евгений молчит.
— Пропал! — кричит Воробьев. — Говори же, Евгений…
— В прошлую ночь… не вернулся с площадки, до сих пор нету…
— Искали?
— Ходил на мыс Овар. Воробьев искал тут…
— На мыс Овар? Зачем?
— Когда Юшкевич пропал, пошли искать к сопке — думали, фумаролу ушел смотреть. С террасы, где последние курганы, увидели дым иа мысе Овар…
— Дым на мысе Овар?!
— Я взял ружье и пошел, Воробьева в лагере оставил. По берегу нельзя: скалы в море обрываются. Перевалил в долину маленькой речки… Там сквозь лес едва продрался. Два часа шел к мысу. Прихожу: курганов на берегу много, травой заросли. Один курган разрыт. Увидел теплую золу от потухшего костра. Кругом трапа примята, перья валяются и обглоданные утиные кости. А на песке у лагуны следы двух людей… Один большой, косолапый, как у медведя, другой маленький, наверное, Юшкевича, только ноги почему то босые.
— Куда следы пошли?
— В море, в лагуну, — тихо сказал Евгений. — Весь берег осмотрел, ничего не нашел. Точно на подводной лодке уплыли. И дождемер пропал…
— Дождемер?! — опешил я.
— Утром ни Юшкевича, ни дождемера не нашли, один столб остался.
— Странно…
— В землянке анероид сломали, — добавил Воробьев.
— А термометры?
— Целы. Журнал в землянке валялся. Температуру, силу ветра Юшкевич записал, а давление и влажность не успел…
— Зачем ночью его пустил?
— В ночную смену упросился. Карабин, фонарь взял, нож.
— А карабин?
— Пропал имеете с Юшкевичем, — ответил юноша, виновато опустив голову.
— Эх, Евгении…
Но можно ли винить парня? Почему я вовремя но предупредил Евгения о следах, найденных Юшкевичем на пляже? Разве отпустил бы юноша мальчика одного в ночную смену наблюдать приборы? Рассказ о следах на пляже не испугал бы орлят. Я недооценил своих наблюдателей и совершил непростительную ошибку.
— Мы продолжали наблюдения, — рассказывает Евгений. — Психрометр и запасный анероид перенесли в палатку: боялись в темноте спускаться в землянку. Ночью ходили к приборам вдвоем. Осталось у нас охотничье ружье. Воробьев смастерил копье, вместо лезвия привязал нож…
Спешу осмотреть землянку. Песок на полу подземелья взрыхлен, подстилка из сухой травы раскидана.
