— Ого! Юшкевича захватили в землянке врасплох, но хлопчик сопротивлялся.
— Смотрите: Юшкевич хватил его барометром…
Евгений показывает пятнышко крови на вмятине никелированной оправы и полустертую цифру в журнале. Юшкевич успел записать первую цифру отсчета с анероида и, отбиваясь; ударил прибором нападавшего.
— Куда увели его, где он? — Воробьев испуганно разглядывает бурое пятнышко на барометре.
— Фумарола, проклятая фумарола, — бормочу я. Выбираюсь из землянки и бегу к палатке. Теперь я знаю, где искать Юшкевича.
Лодки у нас нет, но можно обогнуть Скалистый мыс на плоту и проникнуть в фиорд, открытый Юшкевичем.
— А карабин? Сколько было патронов в карабине?
— Три в магазине, один в стволе…
— Опасное дело… Хватит уложить троих.
Плыть в фиорд нужно ночью в рассветный туман. Против карабина у нас два охотничьих ружья и внезапность атаки. Вряд ли таинственный обитатель острова знает, что убежище его открыто. В опасный рейс беру Евгения — без гребца не обойдусь: в руках у меня будет оружие. Воробьев останется у приборов.
Днем сносим к палатке сухие бревна плавника, словно укрепляя ограду. Скрываем свой замысел: чужие глаза, может быть, следят за лагерем.
В 19 часов пришли на метеорологическую станцию. Ребята склоняются над приборами. В это же время снимают показания и в цирке Хиинди, и в далеком устье Умары. Осматриваю мыс Овар в сильный морской бинокль.
Пусто… Горбятся заросшие курганы землянок, на узкой стрелке светятся далекие лагуны.
В палатке не спим, идет работа — строгаем весла. Воробьев в карауле у ограды. Двенадцать сухих бревен тополя уже готовы.
Собраны все веревки, сняты оттяжки с палатки. Туманная ночь накрыла море и берег.
Пора…
Взваливаем бревна на плечи, спускаемся к морю. Шуршит песок. Море тихо играет створками разбитых раковин. Туман густой. Слышу шорох шагов и дыхание, а ребят не вижу.
Идем к Скалистому мысу. Там соберем плот. Каменная стенка мыса заслоняет вход в фиорд. Бели опустим тут «рейдер», в тумане не собьемся — найдем близкий фиорд.
Несколько часов теряем на переноске снаряжения. Отлив в разгаре, подводные камни обнажены — шероховатые от твердых, как наждак, полипов. Босиком по этой терке не пройдешь — работаем в сапогах. Плот вяжем вдвоем на плоских плитах. Воробьев с ружьем охраняет берег. Прилив зальет камни — «плот всплывет.
Ну и темь… едва различаю выбеленные стволы тополя.
— Прилив скоро… — Голос Евгения отдается в скалах, точно в пустой бочке.
— Ш ш ш, тише, у окал есть уши. Успеем…
Два часа вяжем плот, приготовляем уключины и весла. Ночь светлеет, близится рассвет. Где то вполголоса разговаривают чайки. Туман по прежнему скрывает все вокруг.
Вода прибывает. Выбравшись на берег, протягиваю Воробьеву запечатанный конверт.
— Передашь старшине катера… если не вернемся…
— Есть… — шепчет хлопец, прячет письмо за пазуху и отдает последнее ружье, оставляя себе копье. Я сжимаю тонкую, «о крепкую руку юноши.
Катер должен подвести на кунгасе Илью с вьючными лошадьми из Сиглана. Вьюками нужно отправить продовольствие наблюдателям Высокогорной станции.
— Всплываю… — хрипит из тумана Евгений.
Пробираюсь на плот по воде. Оттолкнувшись веслами от рифов, выходим в море. Волны нет, едва покачивает. Легкие бревна отлично держатся на воде, и мы налегаем на весла.
Огибаем мыс. Словно во сне, вижу причудливые столбы обрушенных ворот и узкую щель фиорда. Прилив гонит плот в эту щель. Из тумана выплывают нависшие глыбы, готовые придавить непрошеных гостей. Течение втягивает нас в закрытый со всех сторон фиорд.
Заплыли, кажется, в глубокий кратер, затопленный морем. Брезжит рассвет. Черные скалы блестят, сверху сочится вода. Холодный влажный воздух стесняет дыхание.
Вдруг Евгений веслом указывает вперед. Совсем близко сквозь призрачный занавес тумана вижу черную пасть расщелины.
— Пещера?!
Течение стихло. В белом облаке тумана плот застыл перед зияющим провалом. Ни звука, мертвая тишина.
Ждать нельзя. Тихо поднимаю курки ружей. Одностволку кладу на мокрые бревна. Евгений опускает весла, плот скользит к расщелине навстречу опасности.
Изловчившись, выпрыгиваем «а гранитный цоколь и устремляемся в пещеру. Евгений включает электрический фонарь. Луч света выхватывает из тьмы пустое ложе из сухих трав, золу потухшего костра, полуразбитую выдолбленную лодку, груду хлама в каменной нише.
Ушел из берлоги…
Зола еще теплая. Разгребаю костер и нахожу тлеющие угли. Исследуем грот. Расщелину образовал чудовищный сброс. Часть скалы осела, и съехавшая скала привалилась к отвесной стенке, оставив случайную щель.
В глубь скалы щель уводит недалеко. Путь преграждают глыбы обвала, У входа грот расчищен руками человека. Жилище уютное — сюда не проникает дождь, не задувает ветер. Даже пресная вода под рукой. Откуда то сверху спадает тоненькой серебряной струйкой скальный родник.
В этом убежище можно скрываться годами. Челн, выдолбленный из ствола тополя, сгнил.
Удивительно… следов топора на древесине нет. Челн выдолблен тупым, вероятно, костяным орудием.
Евгений разбирает кучу хлама в каменной нише. Извлекает черепки разбитой глиняной посуды с древне корякским орнаментом, сверток истлевших, изорванных в клочья шкур морских зверей, пожелтевшие от времени костяные фигурки, иглы из рыбьих костей, куски полусгнивших сетей, сплетенных из травы.
Неужели это древнекорякские сети из волокна крапивы? Куда мы попали, в пещеру человека каменного века, что ли?
— Ботинок!
Евгений вытягивает на свет из пещерного хлама громадный стоптанный башмак. Рассматриваю находку, безусловно, XX века.
Здоровенные ржавые гвозди вколочены в сбитый каблук. Кожа ботинка сморщилась и почернела. Вместо шнурков обрывки ремешков из нерпичьей шкуры, мохнатые от серебристой шерсти. В истертой кожемитовой подметке дыра с чайную чашку.
— Что за черт, из дыры торчит угол записной книжки
Евгений дико вскрикивает и протягивает руку к записной книжке, пальцы его дрожат.
— Дневник, дневник Юшкевича…
Лихорадочно листаю странички, мелко исписанные карандашом.
Старые записи, какая жалость…
Переворачиваю последнюю страничку и вижу буквы, выведенные торопливой рукой. Строчки расползаются вкривь и вкось:
«В плену у Краба, уплываем ночью в «Бухту мертвых».
Жив… опускаемся на утрамбованный пол. Короткая запись непонятна. Ясно одно: мальчик попал в беду.
— Упустили, Женя: с вечерним отливом увез Юшкевича…
— Кто? Куда?
— Не знаю.
…В путешествии события часто сплетаются в мертвый узел, и кажется, что все пропало и планы
