Джеймс Боллард
Эндшпиль
***
После суда Константину предоставили виллу, пенсию и палача. Вилла – маленькая, обнесенная высокой стеной – явно не в первый уже раз использовалась с такой целью. Пенсии Константину хватало с избытком – его никуда не выпускали, а всю еду готовил полицейский-ординарец. Палач находился в полном его распоряжении. По большей части они сидели на закрытой веранде, выходившей в узкий мощеный дворик, и играли в шахматы большими, основательно потертыми фигурами.
Палача звали Малек. Официально в его обязанности входило присматривать за Константином, поддерживать исчезающие малые контакты виллы с внешним миром, прятавшимся за высокими стенами, и отвечать – всегда очень кратко – на телефонный звонок, ежедневно раздававшийся ровно в девять утра. Однако истинная его роль тоже не являлась большим секретом. Крепко сложенный человек с безразлично- отсутствующим выражением мучнистого лица, Малек поначалу крайне раздражал Константина, привыкшего к более живым, активным реакциям своих прежних знакомых. Малек ходил за ним повсюду, по всей вилле, никогда ни во что не вмешиваясь – если только Константин не пытался подкупом получить от ординарца запрещенную ему газету. В подобных случаях Малек ограничивался жестом, легким поворотом кисти руки, на его лице не появлялось ни малейших признаков неодобрения, но попытка пресекалась твердо и окончательно, словно каменной стеной. Кроме этого, он не вмешивался ни во что, а также не делал никаких предложений, как Константину поступать со своим временем. Подобно большому медведю, он сидел в одном из выгоревших кресел, все время наблюдая за подопечным.
Через неделю Константин утомился чтением старых романов, обнаруженных им на нижней полке книжного шкафа, – сперва он еще надеялся найти между их серых, сильно замусоленных страниц послание от кого-нибудь из своих предшественников, – и предложил Малеку сыграть в шахматы. Исцарапанные деревянные фигуры лежали на одной из пустых полок все того же книжного шкафа – единственного украшения маленького шестикомнатного дома. Кроме книг и шахмат, все в вилле было строго функциональным. Ни занавесок, ни картин, все освещение – вделанные в потолки тяжелые матовые плафоны. Не вызывало сомнений, что шахматы и стопка книг здесь не случайны, – временным обитателям виллы предоставлялись две альтернативные возможности, чем занять свое время. Люди флегматичного, философического склада, смирившиеся с неизбежным, предпочтут продираться через напыщенную, витиеватую прозу девятнадцатого века, все дальше и дальше погружаясь тем временем в глубину наведенного на себя транса.
С другой стороны экстраверты, люди характера более живого и активного, скорее предпочтут шахматы, не в силах устоять перед искушением до последнего вздоха демонстрировать свои маккиавелианские способности к позиционному маневрированию. Игра в шахматы поможет поддержанию их подсознательного оптимизма и, что важнее, отвлечет мысли от попыток побега, сублимирует подобные попытки.
Когда Константин предложил сыграть в шахматы, Малек сразу же согласился; за этим занятием они и провели весь долгий следующий месяц, по мере которого позднее лето сменилось самой уже настоящей осенью. Константин был рад, что предпочел шахматы, – игра давала ему непосредственный личный контакт с Малеком; как и у всех обреченных, у него вскоре развилась сильнейшая эмоциональная связь с тем, кто являлся фактически последним человеком в его жизни.
Трудно было сказать, хороша эта связь или плоха, просто Константин ощущал острую зависимость – созданная его представлением личность Малека уже успела покрыться многими слоями ассоциаций, – ассоциаций, в которых смешались все безымянные, но от того не менее могущественные, олицетворявшие авторитет фигуры, встречавшиеся Константину начиная с раннего детства: его собственный отец, священник из семинарии, позднее, уже после революции, повешенный у него на глазах, первые вошедшие в его жизнь комиссары, партийные секретари из министерства иностранных дел и, в конце концов, сами члены центрального комитета. Тут затуманенные временем персонажи сменялись лицами близко ему знакомых и часто наблюдаемых коллег и соперников, процесс завершал полный круг; он сам оказывался одной из этих призрачных сейчас фигур, которые санкционировали его смерть и которых сейчас представлял Малек.
И конечно же, Константина мучила еще одна навязчивая мысль; ему необходимо было знать: когда? Первые недели после суда и вынесения приговора он пребывал в странном эйфорическом состоянии; слишком потрясенный для понимания, что какое-то время еще остается, мысленно он уже умер a posteriori. Однако постепенно воля к жизни, а с ней и прежние безжалостность и решительность, так хорошо послужившие ему эти тридцать лет, вернулись; он осознал, что надежда, сколь ни малая, все еще остается. Сколько ему отпущено времени – оставалось только догадываться, однако если удастся подчинить себе Малека, выживание из надежды превратится в реальную возможность.
Оставался этот проклятый вопрос: когда?
К счастью, с Малеком можно было быть вполне откровенным. Первый важный факт Константин узнал сразу.
– Малек, – спросил он однажды утром, сделав десятый ход, завершавший развитие фигур и позволив себе на мгновение расслабиться.– Скажите мне, а вы знаете – когда?
Малек поднял голову от доски; большие, почти бычьи глаза смотрели на Константина безо всякого выражения.
– Да, господин Константин, я знаю.
Голос его был глубоким и каким-то чисто функциональным, лишенным выражения, словно голос, объявляющий на вокзале о прибытии поездов.
Константин немного задумался. За стеклами веранды дождь монотонно поливал одинокую елку, сумевшую каким-то чудом протиснуть свои корни между усеивающими двор камнями. В паре миль к юго- востоку от виллы начинались пригороды маленького порта, одного из этих унылых «курортов», где мелкие министерские чиновники и вконец отупевшие от рутины партийные работники проводили полагавшиеся им раз в два года отпуска. Погода, однако, стояла совсем не курортная, необычно ненастная, солнце ни на миг не проглядывало между тяжелых, брюзгливых облаков; на какое-то мгновение Константин почувствовал радость, что находится здесь, внутри, в относительной теплоте виллы. Но сразу опомнился.
– Вы объясните мне прямо, – сказал он Малеку.– Должен я понимать, что вы знаете это не в каком-то там общем смысле – ну, скажем, по получении указания от такого-то и такого-то – а знаете конкретно, когда?
– Именно так.
Малек отошел ферзем. Он играл в шахматы вполне прилично, но без малейшего намека на индивидуальный стиль; похоже, надзиратель совершенствовался исключительно благодаря практике – в
