прислушиваться к ощущениям. А те говорили, что «сааб» стал просто «саабом», ржавой кучей железа. Странная сила, свившая внутри него гнездо, ушла.
Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь.
– Это все? – спрашивал Мартиков.
– Все! Разве ты не видишь – тут больше нечего делать.
– Но как же так? Отгадки! Ответы на вопросы.
– Вот они! – и Дивер покачал перед собой ключи. – Знать бы, к чему они подходят.
– Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей.
Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста.
– О, – сказал Мельников, – глядите, пес!
– Да, здоровый какой... Я думал, они все повымерли...
Серая желтоглазая собака неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону.
– А... – вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных сообщников уставились сразу две личины – одна человеческая, безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва.
Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде.
– Что это было?
– Это у тебя надо спросить, – ответил после паузы Севрюк. – Полегчало? Пойдем.
– Я не знаю, – тихо сказал Павел Константинович и пошел вслед.
– Не важно, – сказал ему Влад, – главное, чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется спокойно дойти до дома. Многовато, знаешь ли, для одного дня.
2
– Веди! – приказал Босх.
– Сей момент! – расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда-то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями, располагался карцер.
– Все готовы, да?
– Да без проблем! – ответил Николай Васютко. – Стрый, ты готов?
– Готов, но...
– Хандрит наш Стрый.
– Пусть хандрит, главное – чтобы стрелял хорошо.
– Я не знаю, – медленно произнес Стрый, – не знаю. Кто-нибудь видел Плащевика?
– Я видел, – сказал Босх, – он дату назначил... сегодня.
– Что там говорят про чумных? Вправду – к замку каждый день уходят?
Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе:
– Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные...
Рамена молчал.
Грохнула ржавая дверь, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо, и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь, и человек упал на колени.
Это был Евлампий Хоноров.
Близоруко вылупив бледно-голубые замутненные глаза и оглядев присутствующих, он привычно скривился, так что стало ясно – приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал.
– Ну что, – негромко спросил Босх, – оклемался?
– Живой он, живой! – с готовность отозвался Кобольд. – Ну, может, пару ребер сломано. – И он снова дернул за цепь, вызвав у Хонорова сдавленный стон.
– Доведешь? – спросил Каточкин.
Хоноров кивнул, с рассеченного лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови.
– В Сусанина играть не будешь?
Помотал головой, пробурчал что-то невнятное.
– Смотри, Босх, – сказал Пиночет, – какого я вам полезного проводника достал!
– Как достал-то?
