эдак, что вообще жить не захочется. — Волков повернул налево, пересек Исаакиевскую площадь и выехал на Вознесенский проспект. — Здесь тебе не Париж.
— Жалко. А иначе нельзя?
— Можно, — кивнул Петр. — Пострелять, правда, немножко придется. Только потом его все равно взорвут. Сучье время.
— Эпоха перемен.
Глава 15
В аэропорту Волков и Адашев-Гурский поднялись к буфетам и, встав у одного из высоких круглых столиков, открыли поллитровку «Абсолюта», которую купили по дороге.
— Ты как? — спросил Петр. — Не поплывешь?
— Спокуха, Хрящ, бубен не напрягай.
— Пойду закуски возьму.
— Ну вот, начинается, — обреченно вздохнул Гурский. — Только гамбургеры всякие не бери, пожалуйста. Неизвестно, что они туда кладут.
— Стаканы-то у них взять можно?
— Стаканы взять нужно.
Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.
— Наливай пока, — Гурский стал делать бутерброды. Один кусок мяса был явно великоват. Александр сделал было движение рукой куда-то за спину, но, взглянув на Петра, осекся.
— Петя, у тебя ножика нету? — Давай-давай, рейнджер хренов, доставай.
— Донт андерстенд.
— Ага, конечно… — Волков скользнул рукой под куртку Адашева и вынул у того из-за спины большой военно-морской боевой нож.
— Ну? Совсем с головой не дружишь? Ты с этим в аэроплан собрался? Ну-ка давай сюда ножны.
— С ремнем возиться придется.
— Снимай давай, быстро.
Адашев смиренно задрал под оранжевым пуховиком камуфляжную куртку, расстегнул пряжку брючного ремня, выдернул его до половины из шлевок и, сняв, положил на стол черные деревянные ножны.
— Больше ничего нет?
— Больше ничего нет, — Александр заправлял и застегивал ремень.
— Саша, ну ты о чем думаешь, честное слово… Как дитя малое.
— Я думаю о превратностях.
— Кстати, на-ка вот, — Волков достал из кармана и протянул ему железнодорожные ключи. — Это к вопросу о превратностях.
Гурский взял в руки три ключа: один — с треугольной выемкой внутри круглой головки; другой — обыкновенный, похожий на ключ от врезного замка; и короткий, как широкая отвертка. Все они были склепаны на одном стержне и свободно на нем вращались.
— Возьми на всякий случай. Мало ли в поезде приспичит, а сортир закрыт. Или из вагона в вагон перейти. Всякое бывает.
— Спасибо. Мы выпивать будем? У меня уже, между прочим, регистрация вовсю. А я трезвею неуклонно.
— Ну давай, поехали.
— За победу.
— За нашу…
Они выпили и закусили бутербродами с холодной вареной телятиной.
— Гурский, — Волков отодвинул от себя пластиковый стакан, — я тебя давно спросить хочу: вот ты барин по жизни, страшно ленивый, акрофобия у тебя, этого ты не ешь, того не пьешь, бабу тебе подавай непременно с тонкими пальцами, иначе у тебя на нее не встанет, ничего тебе не хочется. Так?
— Все не так. Каждый пункт обсуждается.
— Это — детали, неважно. А в принципе?
— Ничего себе «детали»… Да вся жизнь из деталей, они-то как раз и важны. Впрочем, вопроса не слышу.
— А вопрос таков: «Какого хрена ты каждый раз соглашаешься вписываться в мои заморочки?» Это ж головная боль сплошная. Ну, то, что я тебя прошу, мне это надо, это понятно. Но ведь ты несильно и отказываешься. И еще чему-то радуешься при этом, цирк устраиваешь.
— Такой вот вопрос?
— Да.
— Не понимаешь?
— Н-ну… любопытно, как ты сформулируешь.
— Наливай.
Волков налил в стаканчики водку.
— Но пасаран?
— Син дуда… — пожал плечами Гурский.
Они выпили и закусили.
— Ты спрашиваешь, — Александр смел рукой со стола хлебные крошки на ладонь и ссыпал их в тарелку, — в чем мой интерес?
— Да. — Петр вставил морской нож в ножны и убрал его в карман куртки.
— Отвечу тебе притчей.
— Давай.
— Ты комара видел?
— Ну, допустим, скажу «да».
— А хер, извиняюсь, у него видел?
— Скажу «нет».
— Но ведь он же у него есть… Как считаешь?
— Изящно, — кивнул Волков. — Пошли, там регистрация заканчивается.
— Момент, — Гурский достал из кармана пуховика прозрачную пластиковую флягу, перелил в нее оставшуюся в бутылке водку и протянул Петру. — Долей, пожалуйста, соком.
— Каким?
— Лучше бы лимонным, но если нет — грейпфрутовым.
У стойки регистрации Волков раскрыл бумажник и протянул Гурскому русские деньги.
— На, возьми. Где ты менять-то в дороге будешь? Грабанут еще.
— Да не надо, потом разберемся.
— Бери, Бюро оплачивает, я с Дедом согласовал. Считай, что ты на работе. Билеты и счет из гостиницы не выбрасывай.
— Не буду так считать. — Гурский взял деньги. — Я ни на кого не работаю. Я следую «срединному пути».
— Барышня, вот смотрите, — раскатав черную шерстяную шапочку, закрывшую все его лицо, кроме глаз, обратился он к девушке, одетой в форму Аэрофлота, которая стояла за регистрационной стойкой. — Похоже, что я на работе?
— Похоже, что сегодня у вас выходной, — уловив запах спиртного, улыбнулась она. — И проходите скорей, самолет без вас улетит. Бомба у вас с собой?
— Да, — кивнул Александр. — В ручной клади.
— Хорошо. А то в багаж нельзя. Прощайтесь… — посмотрела она на Петра.
— Ну что? — Гурский повернулся к Волкову лицом, закрытым раскатанной ниже подбородка черной шапочкой спецназа. — Полетел я потихонечку…
— Пока.
— Давай.
— Да, Саша! — окликнул Петр.
