— Ясно. Ну, пока. Да! А все-таки я прав оказался. Не один я тут. Меня у Комсомольска из поезда выкинули. И он, гад, на шаг впереди постоянно был. И в Комсомольске, и в Николаевске. Но тут такая запутка вышла… В общем, я оторвался, и теперь они не знают, где искать. А я знаю.
— Саша…
— Да?
— Они тоже знают.
— Не может быть. Я сам только час назад | узнал. А Ленка Тарасова говорит, что больше никто и не интересовался. Откуда?
— Потом объясню. Просто имей это в виду и осторожней там. Бди.
— Я и так бдю.
— Ну, давай.
— Пока. Я спать пошел. Это у вас там еще вторник, вечер. А здесь уже среда, пять утра.
Глава 35
Повесив трубку, Адашев-Гурский забрался в постель, блаженно потянулся, закутался поплотнее в одеяло и провалился в глубокий сон без сновидений.
Напомним читателю, что расстались мы с нашим героем в тот момент, когда грузовик, мягко качнувшись, вырулил со двора на одну из улиц Комсомольска-на— Амуре.
На выезде из города водитель Константин заехал на автозаправку, залил бензин в бак и канистры, выехал на шоссе и, проехав по нему какое-то время, повернул налево, съехав на плотно укатанный снег грунтовой дороги.
Шоссе уходило к Хабаровску.
В Николаевск-на-Амуре вела дорога местного значения, которую впоследствии Гурскому так и не удалось найти ни в одном атласе.
Дорога петляла через тайгу.
Тайга местами подступала вплотную, образуя сплошную стену, а иногда на склонах стеною же уходила с одной стороны вверх и обрывалась с другой глубоко вниз, к замерзшей речушке, через которую «зилок» переезжал, грузно переваливаясь, по просевшему бревенчатому мосту, стараясь угодить на настил из почерневших досок, что был шириною как раз под колею автомобильного колеса.
Грузовик то, подвывая, забирался по обледенелому полотну серпантина на очередной подъем, то мягко скатывался вниз. Временами справа и слева открывались взору громадные, во всю сопку, выгоревшие проплешины. Из-под снега курился дым.
— Надо же, — сказал Гурский, — снег же таять должен, а оно горит.
— Торф.
Ехали медленно. С сопки на сопку, с сопки на сопку. Кабину мерно покачивало, печка гнала по ногам теплый воздух.
Гурский заснул.
Проснулся оттого, что жутко замерз.
— Костя, а чего у нас печка отрубилась?
— Да нет, я на кузов переключил, там тоже подтапливать надо. Сейчас обратно переведу.
— А что мы везем?
— Продукты. Консервам, коробкам там всяким не страшно. А картошку и поморозить можем. За бортом- то под сорок.
Александр взглянул на часы.
— Давай перекусим?
— Сейчас, там дальше пошире будет. Минут через двадцать машина взяла чуть правее и остановилась у обочины. Гурский открыл дверь, выбрался из кабины и спрыгнул с подножки, сразу провалившись в снег почти по колено.
— Ни фига себе…
— Да ты не отходи далеко-то, — сказал Костя, — прямо вон… на колесо.
Тишина в тайге стояла удивительная.
Адашев окинул взглядом угрюмый первобытный ландшафт, дальние сопки, дорогу, которая плавно уходила куда-то вниз и вправо, к мосткам через очередную речушку, Глубоко вдохнул колючий морозный воздух.
«Мать честная… — подумалось ему. — И чего они все русского мужика жизни учат? Он же вон аж куда дошел. И живет себе. И нужду любую превозмогал и превозмогает. Посредством двух струбцин и воронки».
Зябко поежился и быстро забрался обратно в кабину, плотно захлопнув дверь.
Константин уже раскладывал на сиденьи какие-то пластиковые коробки с жареным мясом и картошкой.
— А по пять капель с морозца? — Гурский вынул из своего пакета хлеб, ветчину и китайскую водку.
— Зря ты ее взял, — скептически взглянул на водку Костя. — Говно.
— Не будешь?
— Вот еще. Почему? Обязательно буду.
— Я просто такой не видел никогда. Чтобы в пакетиках.
— Экономят китаезы на таре. А водка — говно.
— Вот тут ты не прав. Водка бывает только двух видов: хорошая и очень хорошая.
— А паленая?
— Так это же и не водка уже, совершенно другой продукт. О нем и говорить нечего. А как же…
— Давай сюда, — Константин взял у Гурского полиэтиленовый водочный пакет, срезал ножом кусочек отходящей от него пластиковой трубочки и ловко налил в подставленный Александром граненый стакан.
— Ладно, — решительно сказал тот. — Я купил, первый и попробую.
— Не ссы. Она плохая, но не ядовитая. Ее уж столько выпито…
— Твое здоровье.
— Угу.
Гурский хлопнул водки, задумался оценивающе и передал стакан Константину.
— Держи, я налью. И ничего особенного, водка как водка. Привкус, правда, какой-то…
— Мясо бери.
— Ага. А как ее закрыть-то теперь, чтоб не пролилась?
— А зачем закрывать? — искренне удивился Константин. — Допьем и выбросим.
Они поели, выкурили по сигарете, и опять грузовик покатил по бесконечной, казалось, дороге, ведущей к устью Амура. Гурский дремал.
Еще несколько раз они останавливались и выходили из машины.
— Смотри, — показал Константин рукой во время очередной остановки куда-то в сопки. — Видишь?
— Ага… — сказал Гурский, увидев дозорные вышки.
— Лагерь. С тех времен еще. Их здесь столько… Это с дороги только некоторые видно. А туда, дальше…
— А это что за следы?
— А… — Костя присел на корточки. — Это сохатый дорогу перешел. Смотри-ка ты, еще не осыпался. Только что, значит… Нас услышал и в лес ломанулся, а до этого, видишь, вон — по дороге шел.
— По своим делам.
— А что ты думаешь… Они забрались в кабину и тронулись дальше.
— А это что еще такое? — проснувшись в очередной раз и достав сигарету, Гурский ошарашено уставился на остов заржавленного пульмановского вагона, стоящий на таких же ржавых рельсах, выходящих откуда-то из глухой тайги и обрывающихся слева от дороги возле полуразрушенного кирпичного строения.
— Да железную дорогу хотели проложить.
— Ну?
— А что «ну»? Бросили.
