выдерживать настоящие бои, добиваясь, чтобы намеченные им исследования были включены в план работы лаборатории.
С собственными планами ехали за границу и Сеченов, и Пирогов, и Менделеев, и Павлов… Таким же самостоятельным ученым с ясным пониманием своих целей был и Столетов. И его, как и многих русских ученых, поехать за границу вынудило отсутствие на родине условий для научно-исследовательской работы.
Будущий великий физик вскоре же выделился в кружке молодых ученых, слушавших лекции Кирхгофа по математической физике.
«Хотя большинство из нас, — рассказывал впоследствии К. А. Тимирязеву В. Ф. Лугинин, бывший участником этого кружка, — были старше Столетова и многие обладали очень основательным математическим образованием, но с первых же разов, как мы стали собираться для составления лекций, он резко выдвинулся вперед; то, чего мы добивались с трудом, ему давалось шутя, и вскоре он сделался уже не простым сотрудником, а руководителем наших знаний».
«Могу со своей стороны прибавить, — писал Тимирязев, — что когда, через несколько уже лет, я в свою очередь провел в Гейдельберге несколько семестров, посещая, между прочим, и практические занятия у Кирхгофа, мне доводилось слышать еще свежее предание об одном молодом русском, с виду почти мальчике, изумлявшем всех своими блестящими способностями».
В одном из писем Кирхгоф называет Столетова самым талантливым из своих слушателей. До какой степени Кирхгоф ценил и уважал Александра Григорьевича, показывает то, что впоследствии он постоянно посылал ему рукописи своих трудов, прежде чем отправить их в печать.
О Кирхгофе Александр Григорьевич сохранил самые теплые воспоминания. В статье о Кирхгофе, датированной 1873 годом, Столетов писал:
«Автор этих строк имел счастье несколько лет пользоваться и лекциями и частными беседами Кирхгофа и мог пристально всмотреться в личность знаменитого учителя. Простота обращения и неутомимая внимательность в отношении к учащимся, постоянная деятельность и самообладание мысли, дар сжатой, но отчетливой речи — вот что поражало нас в Кирхгофе. Во всем сказывается сильная воля, чувство долга, высокое — и чуждое высокомерия — самолюбие. Мы мало привыкли соединять в уме понятия о гении и о любви к порядку; фраза, что «гений есть высшее терпение», также находит мало веры. Поучительно видеть аккуратность, с какой Кирхгоф ведет свои бумаги, красивым и неспешным почерком записывает in extenso[10] все продуманное и сделанное. Видишь, что эта глубина и точность мысли далась не вдруг и не даром; она — плод упорной работы над собой».
Те качества, которые восторгали Столетова в Кирхгофе, были не в меньшей мере присущи и ему самому. Аккуратность, сжатое и точное изложение своей мысли, упорство в достижении поставленной цели, чувство долга и беззаветная любовь к науке уже в те годы характеризовали Столетова.
Глубокое уважение вызывал у Столетова и знаменитый физик и физиолог Герман Гельмгольц (1821– 1894), труды которого, как писал потом Столетов, «составят крупную долю в том наследии, какое наш век передаст векам грядущим».
Столетов ценил в Гельмгольце и «насадителя науки», воспитателя многих ученых.
Упорно занимаясь наукой, Александр Григорьевич прожил в Гейдельберге до лета 1863 года. Открытие лаборатории Кирхгофа все откладывалось и откладывалось; с теми же немногими приборами, которые имелись в домашней лаборатории Рачинского, давно уже нечего было делать. Оставаться дальше в Гейдельберге не имело смысла. Вместе с Рачинским Столетов переехал в Геттинген, чтобы работать в физической лаборатории у Вильгельма-Эдуарда Вебера (1804–1891).
Познакомившись с Вебером, Александр Григорьевич писал своему брату Николаю: «Вебер — преоригинальный старичок, одет довольно цинически, говорит престранно, не договаривая, растягивая слова и проч. Взглянув на него и даже послушав его, не подумаешь, что столько дельного, нового, теоретически глубокого вышло из этой головы».
У Вебера Столетов по сути дела впервые окунулся в обстановку большой физической лаборатории.
Столетов изучает устройство физических приборов, осваивает навыки в обращении с ними. Он вырабатывает в себе умение ставить опыты безукоризненно тщательно, соблюдая множество, на первый взгляд, может быть, и скучных, предосторожностей; учится искусству предусматривать погрешности приборов, предотвращать проникновение в опыт ошибок.
Экспериментатор не имеет права ставить опыты на скорую руку. Аккуратность и точность здесь необходимы. Небрежность при физических измерениях может свести на нет самую замечательную идею, которую положил исследователь в основу опыта.
Молодой ученый терпеливо воспроизводит своими руками опыты, уже давным-давно проделанные другими учеными.
Идя по стопам авторов классических опытов, Столетов постигает методы, которыми эти ученые пользовались, добивается получения тех же результатов. Столетов не спешит начинать исследования на свои собственные темы. Нужно еще оттачивать свое мастерство, научиться непринужденно распоряжаться арсеналом экспериментатора.
Только раз Столетов разрешил себе уклониться в сторону.
В геттингенский период Александр Григорьевич осуществил маленькую научную работу.
Вместе с Рачинским он попробовал установить, влияют ли диэлектрические свойства среды, в которую погружены магниты или токи, на взаимодействие между ними.
Эта работа была «пробой пера» будущего исследователя.
Поставив опыт, Столетов доказал, что диэлектрические свойства среды, характеризующие способность ее к электризации, никак не сказываются на величине электромагнитного взаимодействия. Этот результат опыта Столетова был подтвержден дальнейшим развитием физики. Действительно, оказалось, что на электромагнитные взаимодействия влияют не диэлектрические, а магнитные свойства среды.
Зимой 1863/64 года Александр Григорьевич снова отправляется в путь. Теперь он едет в Берлин. Здесь работает физик Генрих-Густав Магнус (1802–1870), имя которого запечатлелось в названии известного эффекта Магнуса, используемого в роторных кораблях, у которых парусом служит большой вращающийся цилиндр.
«Магнус считался превосходным лектором и крайне искусным экспериментатором, — вспоминал о Магнусе Сеченов, работавший у него в 1857 году. — Позднее, в Гейдельберге, я слышал рассказ Гельмгольца в его лаборатории, как Магнус приготовлял для своих лекций опыты. По словам этого рассказа, он всегда старался придать опыту такую форму, чтобы при посредстве натяжения нитки или удара или вообще какого-нибудь простого движения рукой приводить в действие показываемый снаряд или вызвать желаемое явление».
В лаборатории Магнуса Столетов проводит всю зиму. Упорно и настойчиво он берет от лаборатории все нужное ему.
Столетов далек от слепого подражания своим руководителям. Его критический ум сильно и смело проявляется в тех оценках, которые он дает ученым, у которых работает.
Молодой ученый резко расходится с Магнусом во взглядах на методы и цели научного исследования.
Естествоиспытатель ведет исследования с помощью и наблюдений и опытов.
Наблюдение — это как бы беседа, в которой один из участников молчит; исследователь только прислушивается к тому, что говорит природа.
Для некоторых наук, как, например, для астрономии, наблюдение — главное средство исследования.
Но физики чаще всею пользуются опытом. Ставя опыты, исследователь задает природе вопросы. Хорошо поставленный опыт — это умело заданный вопрос, и природа охотно отвечает на него.
Почти все, что известно физикам, добыто с помощью опытов. Стеклянная призма, поставленная на пути солнечного луча, заставляет его раскрыть свою тайну. Радужная полоска спектра свидетельствует, что свет, кажущийся нам белым, на самом деле является смесью лучей всех цветов.
Медленно, порхая, покачиваясь в воздухе, опускается пушинка, и стремительно падает на пол свинцовая гирька.
Но вот пушинка и гирька — на дне длинного стеклянного цилиндра, из которого выкачан воздух.
