с ними.
Вероятно, воспитателям стала бы понятна причина этого, если бы они слыхали разговор вновь прибывших. Бутырцы презрительно говорили о «подвигах» детдомовцев, ворующих в деревне кринки с молоком, об их мальчишеском глупом хулиганстве.
— Где спят, там и гадят, — раздраженно говорил Осминкин. — Через них и на тебя пятно.
Он, Осминкин, твердо помнил закон: «Где живешь, там не балуй».
По деревне воры шли чинно, без песен и похабства.
Разговор вели серьезный, деловой. Многим в душе коммуна понравилась, но ругали они ее все в один голос. Трудно было брать ее всерьез. Охраны, правда, пока нет, но ведь совсем еще неизвестно, что будет дальше. Вероятнее всего, прикончат эту малопонятную затею — сажать воров в детдома.
— Винта нарезать надо, — заключил Осминкин. Румяное веснущатое его лицо было озабочено. — Нарезать надо винта!
— Это успеем, — лениво отвечал Чума, и все согласились с ним.
— Всегда успеем. Вот обсмотримся, узнаем, тогда…
Вслед ворам открывались двери и окна. В степенной солидности вновь прибывших костинцам чудилось что-то необыкновенное, страшное.
— Вот они, когда настоящие-то приехали, — зловеще протянул остролицый мужик в теплой барашковой шапке. — Держись, братцы. Эти на куриц и глядеть не будут — этим подавай овцу, а то и корову!
И до самого вечера трудился остролицый мужик, прилаживая в сарае толстенный железный засов.
«Большие» и «маленькие»
Гуляев исподлобья смотрел на Сергея Петровича и старался угадать, какую тайную цель преследует доктор своими невинными с первого взгляда вопросами. По собственному опыту Леха знал, что следователи часто пользуются таким приемом: долго расспрашивают о разных посторонних вещах, а потом, равнодушно глядя в сторону и покуривая папироску, вдруг спросят между прочим: «А не помните ли вы, какой звонок в этой квартире — электрический или ручной?» — «Электрический», уверенно отвечает домушник. «Электрический, — подхватывает следователь. — А как же вы утверждаете, что никогда не были в этой квартире?»
— А ты что любишь, Гуляев?
Сергей Петрович спросил его вне очереди, через два человека, и Гуляев, не подготовившись к ответу, растерялся. Любил он голубей. Давно, еще в детстве, расстался он с ними, но воспоминание жило в нем до сих пор. Воспоминание это настигало его всегда неожиданно и в самых разных местах — в шалмане, в тюрьме, даже на «работе». Перед ним вставал темный чердак с прогнившими балками, паутиной в углах, широким столбом пыльного света, идущего через слуховое окно, и мягкий горловой говор голубей, гуляющих по облупленной крыше. Он видел вечерний сумрак над ветхой деревянной каланчой — белый голубь, мигая хрустким крылом, уходит все выше и выше в теплое небо и вдруг блеснет розоватой позолотой. Значит, за городом, за пологими холмами, еще не зашло солнце.
— Что же ты молчишь, Гуляев?
Ребята притихли, понимая, что Леха подготовляет какой-то необычайно дерзкий ответ. И Гуляев не обманул их:
— Я старых баб люблю…
Неудавшийся разговор с Гуляевым был не последним из огорчений, которые свалились в этот день на Сергея Петровича.
Завхоз Медвяцкий сидел в кладовой и разбирал яблоки. Ему помогал конюх: он накладывал антоновку в железную мерку.
— Не столько сожрали, дьяволы, сколько напортили. И когда этому конец будет? — сказал Медвяцкий Сергею Петровичу, заглянувшему в кладовую.
— Чему? — поинтересовался тот.
— Когда вас унесет отсюда — вот чему. Ведь это разбой средь бела дня. Яблоня их не трогала, выстаивала, сколько ей положено, и на вот… — Он горестно ткнул в кучу яблок толстым пальцем: — Это что такое?
— Яблоки. — Притворяясь, будто совсем не понимает гнева Медвяцкого, Сергей Петрович надкусил спелую антоновку.
— Я сам знаю, что яблоки. А кто им велел их трогать? Вы понимаете, что это такое? Это хулиганство — вот что. И я буду жаловаться. Я прямо скажу: вы их распустили. Разве так воров надо держать?
— А как же?
— А вот я бы вам показал. Они бы у меня узнали, — воодушевился Медвяцкий.
— Постойте, — оборвал его Сергей Петрович. — Вы говорите — хулиганство. Скажем — так. Но по сравнению с тем, что они еще вчера делали… И, наконец, кто из нас в детстве яблок не воровал?
— Ты слыхал? — обратился завхоз к конюху. — Тоже детей нашел. Таким жеребцам пора в упряжи ходить.
— Вы меня не понимаете. Ведь многие из них в первый раз очутились за городом, в первый раз видят природу, т. е., я хочу сказать, давно не жили нормальной жизнью. Им ведь привыкнуть надо. Понимаете?
Медвяцкий с нескрываемой злобой смотрел на Богословского:
— К чему привыкнуть? Что вы городите?
Сергей Петрович повернулся и вышел из кладовой.
«Что это я ему, правда, говорил? Выходит, точно яблоки воровать можно», огорченно раздумывал Богословский.
Но и это огорчение было еще не последним.
Не все детдомовцы относились к бутырцам плохо. Но все же между ними и парнями из Бутырок отношения с первой же встречи установились недружелюбные.
Бутырцы ведь были настоящими урками. Ведь это таким, как они, подражал и завидовал беспризорный!
До приезда бутырцев детдомовцев притесняли костинские ребята. Они мешали играть в футбол, отбирали у них мяч, случалось, даже прогоняли с поля. В первом же столкновении костинцев с Осминкиным, Чумой и Хаджи Муратом костинцы забили отбой и обещали больше коммунским не мешать. Вот что значит настоящие урки!
В довершение всего Осминкин вступился за детдомовца, обиженного Котовым во время игры в футбол, и крепко помял Котову бока. Влияние детдомовских главарей — Умнова и Котова— явно пошло на спад. Малыши все меньше чувствовали необходимость подчиняться им. Умнов и Котов затаили злобу против бутырцев.
Случилось так, что настала очередь детдомовца Андреева убирать общежитие.
— Брось, ребята рюх нарезали, — сказал ему Умнов. — Идем в городки играть!
Это услышал Гуляев.
— То есть как это брось? — возмутился он. — А убирать кто же будет?
Тогда ввязался Котов. Хоть он и не любил Умнова, но тут у них интересы были общие.
— А тебе что за дело? — крикнул он Гуляеву. — Откуда такой взялся здесь командовать? Захотим — будем убирать, захотим — не будем. Не тебя спрашивать!
— Нет, уберете!
— Не будем!
— Сейчас же убирать! И всегда будете убирать! Поняли? А кто посмеет отказываться, я тому…
— Ах, так! — завизжал Котов. — За вас работать? За женихов работать? Слышите, что говорит? За них работать! Вот что придумали… Ловко! Айда все в лес!.. Пускай поищут себе мальчиков!
