Откровенный разговор
Комендант домзака спросил Погребинского, какой стороной быта заключенных он интересуется.
— Все показывайте, все, — сказал Погребинский. Каждый нерв лица его, смуглого и необычайно подвижного, выражал нетерпение. Он сдвигал на затылок и снова поправлял кубанскую шапочку, трогал наборный кавказский ремешок, опоясывающий аккуратно собранную в талии гимнастерку защитного цвета.
На сцене в клубе домзака шла при опущенном занавесе репетиция. Пьеса изображала, как тюрьма путем дисциплины, труда и культурного воспитания заставляла вора стать честным гражданином. Блатные товарищи соблазняли главного героя прелестями старой жизни — бесшабашным разгулом, карточной игрой, наконец, грозили ему расправой.
— Нет, — отвечал он, — мне с вами не по дороге, — и разражался длинной митинговой речью.
«Если на самом деле все так уж хорошо, — подумал Погребинский, — то мне делать здесь нечего, и не надо искать других способов перевоспитания».
Он поинтересовался:
— Кто написал пьесу?
— Сами заключенные, коллективно.
— Артисты тоже из них?
— Совершенно верно.
— По каким статьям осуждены?
— Все больше растратчики, — ответил комендант.
В одной из комнат репетировал струнный оркестр. Балалайки терзали слух. Но сосредоточенные лица музыкантов, их искренняя старательность окупали все.
— Здесь воры, — объяснил комендант. — Музыка им нравится по-настоящему.
Погребинский прошел в библиотеку.
— Что читаешь? — отрывисто спросил он, беря книгу у одного заключенного.
Огромный парень с лицом цвета ржавчины и длинными до колен руками отвел глаза, смиренно отдал книгу. Оказалась «Политграмота» Коваленко.
— Все понятно?
— А чего же? — ухмыльнулся парень. — Четвертый раз ее беру и с каждым разом глубже лезу.
Другой, маленький, курносый, рассеянно копался в ящике с картотекой. Не разгибаясь, он спокойно вмешался в разговор:
— Льготы зарабатывает, а льгот ему не дадут. Чорта не обмануть, он умнее нас.
— Никак нет, — выпалил парень с ржавым лицом Погребинскому и бросил в сторону обличителя злой взгляд.
— Или книжку по мысли не найдешь? — спросил Погребинский маленького.
— Так, интересуюсь, — неохотно ответил тот, уходя к двери.
— Неграмотный, — отрекомендовала библиотекарша.
Маленький живо повернулся:
— Ты меня на воле встреть. Я тебе наизусть всю политику расскажу.
К прилавку подошел выбритый, с твердым квадратным подбородком человек.
— Взломщик несгораемых шкафов, — шепнул Погребинскому комендант. — Поведение образцовое. Хороший культурник.
Взломщик с явным расчетом обратить на себя внимание Погребинского загадочно произнес:
— Чорта я обманывал, а вот совесть обойти не мог.
Он спросил библиотекаршу:
— Макса Штирнера «Единственный и его собственность» не держите?
Погребинский удивился:
— Что это вас на какие книги тянет?
— Хотел справиться о здоровье старых моих богов, да вот, видите, отсутствуют они на этом иконостасе.
Взломщик говорил задумчиво и печально, с видом безгранично утомленным. Манера изъясняться несколько высокопарно выдавала в нем человека «начитанного».
— Восемнадцать лучших лет жизни, — продолжал он, — воскурял богам фимиам, теперь хотел бы плюнуть им в морду: жестоко обманули! Полагал, что сильной личности все позволено, оказалось, что имеются границы: границы совести, — объяснил он. — Скажу вот, хочется уйти. А куда, зачем? — Он покачал головой. — Не знаю, куда и зачем.
Погребинский внимательнее взглянул на него — не притворяется ли? Тот стоял понуро. Казалось, ему безразлично, какое о нем сложится мнение.
— В тюрьме пришли к таким взглядам?
— Может быть, в тюрьме, а вообще-то жизнь убедила.
Он кивнул вслед ушедшим — курносому и ржавому:
— Молодежь шебуршит. А я-то хорошо вижу — счастье не в деньгах теперь. Парохода, например, нельзя купить…
— Работать будете? — перебил Погребинский.
Взломщик, устало улыбнувшись, произнес:
— Знаете Некрасова:
Погребинский возразил:
— Старая поговорка, никого из этих троих теперь нет.
— Не знаю, ничего не знаю. Запутался я теперь кругом.
Через открытую дверь красного уголка видно было, как двое заключенных готовили стенную газету. Чтобы не мешать им, Погребинский и комендант неслышно подошли к двери и остановились у порога. Один из заключенных, крепкий, курчавый, с открытой татуированной грудью, усердно писал, налегая на скрипящий стол. Пухлые негритянские губы его шевелились, на лбу выступили крупные капли пота. Перегибаясь через плечо курчавого, стоял бледный лысеющий юноша. Он зябко потирал руки и вкрадчиво говорил:
— Полегче бы ты писал, Данила! Больно резко ты пишешь.
— Пускай, — повторял с ожесточенным упорством пишущий и мотал головой, чтобы стряхнуть капли пота. — И фамилию свою поставлю.
— Шибко мы тебя побьем, Данила.
— Кто — кого?
— Или всерьез хочешь завязываться?
— Там увидим. Бери у фрайеров, а зачем у своих тянешь?
Юноша разогнулся и, заметив пришедших, громко сказал:
— Хорошо бы тут карикатурку подпустить!
Погребинский прочитал заметку. Она сообщала, что в камере № 13 двое заключенных крадут у соседей хлеб и вещи.
Затем Погребинский присутствовал на тюремном товарищеском суде.
В качестве заседателей, обвинителя и защитника выступали сами же заключенные. Судился старичок, скупщик краденого, тихий и елейный, одетый по-толстовски: в парусиновую длинную блузу и штаны на выпуск. Судили его за то, что он Плеснул в лицо соседу по камере чаем, оказавшимся, к счастью,
