людьми!
– Ох и не говори… – вздохнула Гунилла. – Странные до ужаса!
– Ой, да ерунда это все! Вы так говорите… Можно подумать, при капитализме лучше было!
– Ага… Сильно бы тебе понравилось работать на босса? Посмотрел бы я тогда…
– Знаешь что?! – возмутилась Марина.
– Что?
– Ничего! Говоришь что попало! Ты хоть задумывался когда-нибудь, чем это ваше «безиндустриальное общество» закончится? Да человечество просто выродится! Тебе хоть приходило в голову, что вместе с частной собственностью погибла и нормальная семья?!
– Господи! Да семья-то тут при чем?!
– А при том! Раньше вон Фонда изобилия не было, никто вам благополучия просто так не давал – за него драться надо было, жилы рвать! Вот и держалась семья! И мама, и папа, и дите были крепко связаны – их один дом вместе держал! Они были нужны друг другу! А сейчас что? Сейчас каждый третий – безотцовщина! Вон сколько школ-интернатов понаоткрывали! Матери, и те деточек бросают! А что им? У всех же все есть! И никто уже никому не нужен!
– Зато изобилие! – сказал Соловейчик проникновенно.
– А меня тошнит от изобилия! – с силой сказала Марина.
– Всеобщее благоденствие, – вякнул Лева.
– А меня тошнит от благоденствия!
Девушка сердито посмотрела на растерянного одессита, нахмурилась, но не выдержала и рассмеялась.
– Не, ну правда, – смущенно заговорила она, – ну разве это нормально?
– Ой, да хватит вам мировые проблемы решать! Нашли о чем говорить! Ну, посокращали большинство! А оно что, на другую работу устроиться не может?
– Так, а кто под сокращение-то попал? Рабочие и эти… крестьяне. А берут инженеров!
– Не вопрос! Отучатся – и возьмут!
– А оно им надо?
– Значит, так это большинство работать хочет! У меня вон дядька на ферме работает – китов пасет. И ничего! А брат смотрителем устроился куда-то на плантации ламинарии!
– А у меня мамуля лет пятнадцать на одном хлебзаводе безвылазно как работала старшим оператором, так и работает! И уходить совсем не думает – коллектив, говорит, хороший подобрался. А батек всю жизнь протрубил пилотом на дирижабле-лесовозе! Рассказывал как-то, Амазонию-де с Сибирью изучил, как коврик в ванной!
– Вот! Видишь? А ты – издевательство, издевательство… Кто хочет, тот работает, а работы – край непочатый! Учителей одних – вон сколько нужно! Постоянно! А инженеров, операторов, врачей, ассенизаторов?!
– Так что же не идет никто? – не сдавалась Марина.
– Ну почему не идет? Идет…
– Ага, дождешься от них! Дураки они идти! Что хотите можете говорить, все равно человечество захлестнули трутни!
– Да ну… – протянул Никольский. Еще перед финишем он сбрил свою эспаньолку – проиграл пари, – и «голое» лицо заметно отвердело, прибавило мужественности, вернее, этакой рубленой мужиковатости.
– Вот тебе и «да ну»!
Жилин нашел свободное место и втиснулся в компанию.
– Глеб Петрович! Скажите ей, чтоб больше не ругалась на человечество!
– Ты, что-ли, человечество?!
– Не ругайся, Маринка, – улыбнулся Жилин.
– Ага… Сами выведут сначала, а потом – «не ругайся, не ругайся…»
Жилин крепко обнял ее, девушка поворчала обиженно – для порядка – и притихла.
– Это нам только кажется, – начал Жилин, устраиваясь, – что проблема тунеядства возникла вчера. А собственно, что в ней нового? Это старая-престарая, почти что вечная проблема бездуховности. Проблема мещанства. А праздность – всего лишь мещанский идеал, хотя, с другой стороны, зачем это надо, чтобы трудиться людей заставляла нужда или закон? Зачем работу обязательно превращать в повинность? Наоборот, пусть можно будет выбирать! Хочу – работаю, хочу – нет. А как же? Зато уж теперь если человек занят делом, то любимым. Или его радуют аванс и получка. Ну, так… – Жилин развел руками. – Каждый выбирает для себя!
– Все равно, – затряс головой Никольский, – не понимаю я этих людей! Да вон, был я тем летом в Америке у тети – от скуки чуть не помер, честное слово! Встают поздно, поедят – и в церковь. Или по распределителям. Или на пляж. А вечером – в клуб. И так каждый божий день! Всю жизнь!
– А ты думаешь, у нас лучше?
– Ну, все равно, не так же!.. У нас даже мещане дружат с духом!
– Нет, надо что-то с ними делать, как-то бороться…
