Насупившись, чтобы придать лицу большую суровость, «Кырыл-паша» свысока оглядел служащих банка, замечая бледные, растерянные лица, и важно кивнул подполковнику. Тот почтительно поклонился «паше».
С улицы донеслась перебранка, и Авинов поспешил на выход. Оказалось, что Саид не пропускал в банк некую важную персону, ярившуюся и брызгавшую слюной. Персона потрясала документом с печатями и визгливо обещала устроить негодным аскерам самые разнообразные казни. Персона напирала на Саида, но Батыр стоял непоколебимо, как валун.
Десяток вооружённых турок сопровождали персону. Они мялись в сторонке, неуверенно переглядываясь.
Авэзоглу прошептал Кириллу на ухо:
— Это Хафих Камиль-паша, высокопоставленная сволочь. Видать, решил поживиться под шумок — изъять энную сумму на нужды эвакуации мирного населения, да и скрыться.
Авинов кивнул, шагая навстречу Камиль-паше — толстому, бородатому осману в мундире без знаков отличия. Молча поклонившись, он вытянул руки к дверям банка: дескать, милости просим.
Бурля негодованием, Хафих скрылся в банке. Кирилл вошёл следом и приказал Абдулле:
— Связать пашу!
Абдулле только скажи… Мигом спеленав сановника, текинец небрежно подтолкнул его к роскошному креслу. Паша заорал, и зря — кляп тут же заткнул фонтан красноречия. Хафих плюхнулся в кресло, надувая щёки и пуча глаза.
Банковские работники заволновались и притихли, спрятались за конторки и выглядывали оттуда, как мыши из норок.
На улице поднялась стрельба, и Авинову снова пришлось покинуть островок спокойствия в банковском фойе.
Стреляли турки, сопровождавшие пашу, то ли аскеры, то ли наёмники. Когда Кирилл выбрался на свежий воздух с «маузером» в руке, все они уже лежали, ожидая встречи с Аллахом.
— Вот, — вздохнул Саид, обтирая кинжал об китель ещё дергавшегося османа, — пошумели шуть- шуть…
— Бди! — приказал Авинов, нетерпеливо поглядывая на восток: когда ж развиднеется?
По Стамбулу слышалась редкая стрельба — мародёры вышли «на работу». Но вот край небес за Босфором начал сереть, на фоне пепельно-розового восхода проступил гористый силуэт Святой Софии, словно взятой под стражу четырьмя тонкими, как заточенные карандаши, минаретами. А когда выглянуло солнце, зачерняя кисточки кипарисов на азиатском берегу, тёмные воды Золотого Рога разрезал форштевень линкора «Императрица Екатерина Великая». Встречным курсом, покидая невеликий простор Мраморного моря, проследовал линкор «Гангут», гудком приветствуя собрата.
Бесшумно развернулись орудийные башни, угрожающе опустились стволы главного калибра. Турецкие батареи молчали, Константинополь оцепенел.
— «Стамбул гяуры нынче славят…» — пробормотал Авинов и счастливо улыбнулся.
Минула неделя. Султан-калиф оставался в почётном плену, а великий визирь преданно служил «урусам». Сдавшись на милость победителей в Долмабахче, он изысканно подлизался к Колчаку, сказав:
— До тех пор, пока стоит солнце и золотое знамя его освещает небесный стан, до тех пор будет украшена ваша высокосановитость могуществом. И да наполнится чаша души вашей вином радости и веселья!
Страсти постепенно улеглись, османы убедились, что пришельцы с севера не едят детей, не стригут бороды старцам, не заводят коней в мечети, а ведут себя куда приличней развязных французов или чопорных, но бесцеремонных англичан.
Стамбульцы потихоньку привыкали к тому, что жить им отныне в Византийской области, вот и приноравливались — одна за другой открывались рюмочные да распивочные, немыслимые ранее, над входами в лавки всё чаще малевались вывески на русском. Жизнь налаживалась.
В день восьмой текинцам поручили стеречь дворец Топкапы, что поднялся на развалинах древнего Палатия, резиденции византийских императоров.
Кирилл улучил минутку для свидания с Дашей и провёл её по пустынным залам султанского дворца. Пройдя воротами Блаженства — Баб-ус-Саадет, — парочка попала во двор-авлу, когда-то занятый под гарем и внутренние покои-эндерун.
Девушка потянулась к Авинову и шепнула игриво:
— Давай?..
— Давай! — быстро согласился Кирилл.
Крадучись, они проникли в куполообразный зал, застеленный драгоценными коврами, заставленный мягкими, развалистыми диванами и оттоманками. Нетерпеливо раздевая друг друга, обмениваясь поцелуями, Даша и Кирилл словно перелистывали те страницы своей жизни, что вызывали тягость, и начинали с чистого листа. «Штык»… Нвард… Горе прочь! Счастье — стой!
Смольный институт, Зимний дворец, Топкапы-Сарай — пускай в памяти останется только эта череда сладостных воспоминаний! Долой серую тоску и хождение по мукам! Да здравствует радуга страсти нежной!
— Я так… по тебе… соскучилась… — призналась Даша, прерываясь на стоны и горячие аханья.
— Я тоже! — выдохнул Кирилл.
…Когда осуществилась их любовь, они долго лежали, обнявшись, прильнув друг к другу, согреваясь телами и тихо радуясь в душе.
За ажурными занавесями высился собор Святой Софии. Два крайних минарета уже не походили на карандаши, скорее уж на заводские трубы — генерал Юденич, назначенный комендантом Константинополя, приказал аккуратно разобрать минареты и освятить Великую константинопольскую церковь, как нынешнюю Айя-Софию прозывали во времена Византийской империи.
— Скоро из собора уберут все изречения Мухаммеда, все исламские причиндалы, — проговорил Авинов, гладя короткие волосики на Дашиной голове, — патриарх окропит все углы святой водой, и мы обвенчаемся…
— Правда? — прошептала девушка.
— Истинная.
Полынова всхлипнула.
— Ты чего, маленькая? — ласково попенял возлюбленной Кирилл. — Всё будет хорошо!
— Всё будет хорошо… — эхом откликнулась Даша. — Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день.
— О-о… — протянул Авинов. — Это ещё сколько ждать-то!
И оба рассмеялись, снова веря и надеясь. И любя.
Примечания
1
«Керенками» назывались ассигнации в 20 и 50 рублей, выпущенные Временным правительством. Были они жёлто-коричневого цвета и котировались куда ниже царских.
2
