горелым пованивало. Сняв котел с огня остывать, друид промыл раны Лобанову, Искандеру, Гефестаю и Эдику, шепотом читая заговоры. Потом черпал из котла теплую, густую массу, намазывал ее на сквозные ранения, как масло на хлеб, мхом болотным обкладывал, тряпицею чистой заматывал. Снадобье зверски щипалось и жгло, но Лобанов рад был и такой «скорой помощи».
– Пей! – приказал друид, поднося к губам Лобанова чашу.
Сергей послушно выцедил терпкую жидкость, похожую на хвойный отвар. Его потянуло в сон. Это было тихое блаженство – уходила боль, забывались недавние муки, накатывала нега, подступала к глазам дремота… Неясные шорохи проникали из мира в сон, змеиное шипение касалось слуха, стрекот сверчка, треск догорающего полена, бой часов и далекий, очень далекий девичий смех…
– …Мир – это страшный хаос, явившийся из ужасающей бездны, – услышал Лобанов изо сна говорок друида-эвбага. – Потому и люди от рождения злы и порочны… Нужно пройти долгий путь праведности и добродетели, чтобы очиститься…
– А как же быть воину? – донесся голос Эдика.
– Ты думаешь, что тропа войны – это путь зла? Нет, это путь справедливости! Причинение смерти праведно, если умертвие тождественно воздаянию!
– А если кто мечом добывает славу и золото?
– Золото добывает грабитель, а слава достается герою…
Лобанов разлепил глаза и огляделся. В избе друида было полутемно, через дымогон проливался мягкий предзакатный свет. Старик сидел на топчане, в ногах у Эдика, и вертел в руках омелу, похожую на пышный венок. Рабов видно не было.
– Это омела? – спросил Эдик.
– Да, это «целитель всех скорбей»… – ответил эвбаг охотно. – В шестую ночь после полнолуния я одеваюсь в белое и срезаю омелу золотым ножом с вершины дуба…
– И в моем племени дуб считают священным деревом, – неожиданно для себя самого высказался Лобанов.
– А какого ты племени? – с интересом спросил друид.
– Вообще-то я росс, но меня называют роксоланом…
– Это один народ, – сказал друид. – Вы роднитесь с венедами, с савирами, со скифами и сарматами, с готами… Это путь любви, он даст внукам ваших внуков великое могущество ума, а женщины будут славиться красотою.
– Скажи мне, кудесник, любимец богов, – промолвил Лобанов, – что станется в жизни со мною?
Друид не удивился вопросу. Он отломил пару ростков от омелы и бросил их в огонь.
– Тебе предстоит сложный путь, – молвил он. – Тяжелый, трудный, опасный… Ты будешь терять дорогое и находить ценное. Но путь твой прям, он ведет тебя к славе и величию… – Помолчав, друид добавил: – Большего я не открою тебе… Нельзя человеку, идущему дорогой видеть все повороты и конечную остановку… Ну-ка, посмотрим…
Друид пересел к Лобанову и осторожно смотал с ног бинты.
– Пальцами пошевели, – велел эвбаг.
Сергей пошевелил, ожидая всплеска боли. Ан нет – рана заныла, но не сильно, так, словно уже две недели минуло, и пробитые гвоздями дыры поджили.
– Хорошо, – кивнул друид. – Еще денек полежишь, и все…
– Денек? – недоверчиво спросил Лобанов. Он сел, упираясь ранеными руками, и только потом, когда утвердился, отдернул их. – Забыл совсем… – пробормотал Сергей.
Старик смотал бинты с его запястий, и Лобанов, не веря глазам своим, уставился на пятнышки розовой кожи, затянувшие дырки в плоти.
– Уже?! – изумился он. – Сколько же я спал?!
– Одну ночь, – улыбнулся друид, – и один день.
– Ничего себе…
Из-за стены послышались голоса, заржали кони. Со скрипом отворилась дверь, и в избу ввалились веселые Акун и Кадмар, раскрасневшиеся, с блестящими глазами.
– Ух! – воскликнул Кадмар. – Охота была, что надо! Вепря завалили!
– Старого небось взял, – проворчал друид, – мясо как дерево…
– Молодого секача, дедуль!
За дверями ударил топор, разделывая тушу. Уахенеб, напевая заунывную мелодию, втащил в дом полный таз свеженины.
– Дай я! – закряхтел Эдик. – Угощу вас шашлычком!
– Дайте ему! – прогудел Гефестай. – У него вкусно получается! Плавали – знаем!
Лобанов привалился к стене, испытывая прелесть выздоровления и драгоценное чувство товарищества.
Двумя днями позже эвбаг, звавшийся, кстати, Кианом сыном Ниаду, съездил в Биолиндум и вернулся с тюком одежд. Лобанову достались прочные штаны с вышивкой по лампасам, мягкие полусапожки, рубаха, тканная изо льна, и куртка с бахромой по швам – это чтобы кожа быстрее высыхала после дождя.
На прощальном пиру гладиаторы, рабы их и старый Киан хорошо угостились дичью, изрядно хлебнули
