Кривоногий, вертясь от боли, ударил наискосок и пропорол длинному кольчугу. Поняв, что нащупал слабину, он навалился, вгоняя меч в прореху. Длинный упал на колени и ударил гладием снизу вверх, под доспех, словно на кол сажая противника. Покачался, отпустив застрявший меч, и упал – прямо под струи крови и мочи, хлеставшие из тела кривоногого. Тот поник, отходя в мир иной, и рухнул навзничь, «валетом». Толпа рукоплескала…
Лорарии забегали, тыкая прутьями красного накалу в тех андабатов, которые ленились угодить публике своей «прекрасной смертью». Гладиаторы запрыгали, шарахаясь, тогда лорарии взялись их бичами полосовать. Нечего простаивать!
– Так их, без-здельников!
– Огоньку им!
Самый прыткий из андабатов, малорослый, но широкий в плечах, запнулся об окочурившегося длинного, упал и рукою нашарил меч, торчавший из тела. Нащупав рукоять, широкий выдернул меч левой рукой и махнул крест-накрест обоими клинками, своим и заемным. Не подходи! И пошел по кругу, по кругу, выискивая живых, чтобы предать их смерти. И выискал-таки, задел толстого андабата, едва уместившегося в кольчуге. Широкий тут же перешел в наступление, обрушивая по два рубящих удара подряд или направляя пару колящих, и чудом угодил под шлем толстому, вонзая правый меч в мозг. Толстый дернулся и опал, сложился втрое. Вытянулся, откидывая руку с бесполезным мечом.
– Молодец Феликс! – восхитился Гоар. – Как он его, а?! Молодец, ничего не скажешь!
Феликс еще порыскал, помахал мечами, но никого не обнаружил – уцелевшие андабаты дунули от него, как мыши от кота.
– Будет им сегодня! – рассмеялся Гоар. – Всыпят плетей, да так, что неделю садиться не смогут!
– Зато не лягут навсегда, – резонно заметил Искандер.
– Тоже верно…
А на арене уже меняли декорации. Рабы быстро расставили высокие решетки, сцепили их замками и слиняли «за кулисы» – глухой рев и вой давно не кормленных зверей подгоняли не хуже лорариев. Начиналась травля. Толпа оживилась.
С глухим рокотом поднялись толстые щиты, оббитые золотыми накладками, и на песок арены вылетела стая кантабрийских волков. Поджарые звери – мышцы желваками бугрятся под гладкой шерстью, глаза горят, пасти оскалены – забегали по кругу, выискивая любую добычу. Злые от голода, они выли и щерились. Против них выпустили гельветов с дротиками и балеарцев, вооруженных пращами. Обезумевшие животные набросились на людей всем скопом. Один балеарец замешкался, и его порвали сразу, обступили, топчась и подвывая, отхватывая куски человечины и заглатывая торопливо, жадно, давясь и харкая.
Пращники отомстили – отбежав, они раскрутили свои кожаные ремни и метнули по волкам круглые камни и свинцовые шарики. Вожак, терзавший труп, обернулся и ляскнул окровавленной пастью. И тут же заработал шариком в лоб.
Пронзительно крича, на волков накинулись гельветы. Забросав «санитаров леса» дротиками издали, они подступили ближе, выхватили широкие пастушеские ножи и мигом почикали осатаневших зверюг. Зрители были в восторге.
– О! – оживился Гоар. – Сейчас должны фессалийскую охоту показать!
С громким мычанием, больше похожим на рев, из ворот вынеслась тройка громадных быков, пятнистых и остророгих. Гремя копытами, они промчались по арене, взбрыкивая и мотая мясистыми загривками. Следом за крупным рогатым скотом выскочил, задорно гикая, плотный волосатый ибериец-венатор[89] верхом на коне. Конь был укрыт многослойной попоной, а вот на иберийце не было ничего, кроме набедренной повязки. Зато он весь просто лопался от мускулов, неимоверная физическая сила пучила и раздувала его. Умащенный маслом, ибериец переливался на солнце.
– Во дает! – восхитился Эдик. – Шварценеггеру до него еще расти и расти!
Ибериец поскакал за самым громадным буйволом, догнал его, схватил за рог… Вспухли чудовищные мышцы спины, и ибериец свернул быку шею!
Амфитеатр взревел на все голоса, а силач, подняв обе руки, совершил полкруга почета и ринулся за вторым быком. Долго он его гонял, круга три сделал бычара, притомился, и тут-то венатор вскочил на седло и перепрыгнул на спину быку. Бык оступился, попытался встать на дыбы, но человек, ухватившись за рога, навалился всем весом на бычью голову и повалил тушу на землю. Зрители вскочили и запрыгали от восторга. Ибериец прогнал с арены последнего, зашуганного быка и скрылся, провожаемый криками восхищения.
– Ух, молодец! – выдохнул Гоар.
– Только непонятно, – задумчиво сказал Эдик, – кто из этих двоих был быком?
Гоар хихикнул, а Лобанов поморщился. Он и раньше терпеть не мог коррид и собачьих боев, а уж избивать четвероногих тварей на потребу тварям двуногим… Варварство. И непотребство. А травля только набирала обороты! Ливийцы-сагетарии перебили стрелами из луков полдесятка изящных леопардов и пантер. Нубийцы с дротиками и сетями истребили пару здоровенных львов. Бестиарий Сигифрид сразился с каледонским медведем, орудуя рогатиной, и замочил мишку, отделавшись четырьмя глубокими бороздами от когтей поперек широченной груди. Полдесятка преступников, переодетых в доспехи времен Александра Македонского, закололи гигантскими копьями-сариссами индийского боевого слона. Тот только и успел, что рассечь двоих чудовищным хоботным тесаком, другую парочку насадить на заточенные острия, удлинявшие бивни на метр, а еще одного затоптать…
– Все, – сказал Гоар, – звери кончились, теперь люди в расход пойдут!
– Фракийцы! Секуторы! – заорали в коридоре, словно в подтверждение слов рудиария. – На арену!
Лобанов похолодел – пришел его черед продолжать шоу. Ланиста споро отворил решетку и быстро раздал ЦУ:
– Будут биться четыре полудесятка, секуторы против фракийцев! Роксолан, ты в пятерке Кресцента! Искандер с Портосом – в пятерке Целада!
– Друг с другом мы биться не будем! – сразу предупредил Лобанов.
