– А вон, – показал Икеда, показывая на облачко пыли, серевшее под луной, – не он ли пылит?
Зухос выбрался на плоский песчаный берег, и пошел навстречу пыльному облаку.
Из облака вырвался маленький длинноухий ослик, несущий длинноногого человека. Человек ехал, расставив худые ноги, едва не задевая песок. Заметив хозяина, он живо покинул ушастого и согнулся в поклоне.
– Привел? – нетерпеливо спросил Зухос.
– Привел, господин! Четыреста ослов!
– Молодец! – похвалил его господин, и закричал оборачиваясь к сборщикам металлолома: – Эй! Тащите все сюда! Грузите ослов! Леонтиск! А ты набирай воду в бурдюки и кувшины! По дороге ни одного колодца, так что постарайся!
– Будет исполнено!
Работа закипела. Уже и солнце выплеснула розовую краску, окатив ею полнеба, и пропала легкая ночная прохлада – воздух понемногу теплел, обещая к полудню раскалиться, а золотой запас «Усерхат- Амон» все не кончался.
Показалось алое солнце, черня отроги Нубийских гор. Вымотанный Торнай приплелся и доложил, что почти все золото с ладьи снято, остались мелочи, вроде золотых гвоздей. Снимать ли серебро и бирюзу?
– Бросайте все! – решительно сказал Зухос. – Нету времени! Да и ослов не хватит все вывезти…
– А что с рабами делать? – поинтересовался Торнай.
– Что, орут?
– Вопят! Грозятся, требуют свободы.
– Обойдутся, – усмехнулся Зухос, – некогда мне с этой швалью возиться. Пусть скажут спасибо за кормежку! Вот что… Сможете трирему вытолкать на реку?
– А чего ж? – пожал плечами Торнай. – Это не «Усерхат-Амон»…
– Столкните – и едем!
Дружными усилиями слуг – и тех, что приплыли на угнанных кораблях, и тех, что пригнали ослов, – трирему вытолкали на просторы Нила. Рабы выли от злости, ругались по-черному, но с соображалкой и у этих были проблемы – ни общей цели они себе не ставили, ни единого руководства не выбрали. Одни хватались за весла, а другим бы только покричать. Левый борт орал: «Гребем к морю!» Правый борт вопил: «Высаживаемся!» А пока они выясняли отношения, неуправляемая «Аквила» медленно сплавлялась по течению. Придавленные корпусом корабля папирусы медленно выпрямлялись, качая своими опахалами над желтоватой поверхностью взбаламученных вод…
Путь до гавани Суу страшил Зухоса – ведь идти придется днем, в самый накал! Но живут же в своих пустынях ливийцы-темеху? И неплохо живут! И гараманты водят караваны сутки напролет, доставляя соль черным на юг. И арабы… Чем же он хуже всех этих варваров?
Зухос не понукал своего крепкого ослика, тот и сам знал, как ему шагать. Все равно, бегом пустыню не одолеешь – сгоришь, спалишь легкие. Пустыня покоряется терпеливому…
Древний тракт вился меж двух крутых обрывов красного камня, изборожденного черными проминами и трещинами, из которых, как из дырявого мешка, просыпались груды крупного щебня, блестящего на солнце и словно покрытого черным и коричневым лаком. Хотели устроить водопой, лишь достигнув полосатой горы Сетха, но жажда оказалась сильнее воли людской, даже переразвитой лемы Зухоса – четверть запасов воды опростали на полпути до горы…
Осквернитель священной барки ехал, обмотав голову покрывалом и не открывая глаз – песок слепил, как миллионы крошечных зеркалец, выжигая зрачки и опаляя щеки. Раскаленный пыльный воздух, чудилось, иссушал легкие, обращая их в хрупкие пленочки. Дохнешь – и пленочки осыпятся чешуйками…
– Море, господин! – проскрипел голос Торная, и Зухос будто очнулся. Он поднял голову и открыл глаза.
Караван выезжал на отлогую прибрежную равнину. Пустынный берег, изобилуя песчаными кочками, был безрадостен и гол, редко-редко одинокие акации раскладывали свои зонты. А до самого туманного горизонта плескались лазурные волны, только в прибрежной полосе, отороченной по морю белопенной каймою рифов, вода наливалась изумрудом и была гладкая как полированный камень. На скалистых выступах рифов, у самой полосы прибоя, галдели чайки и бакланы с пеликанами, словно споря из-за пойманной рыбы.
Зухос приставил ладонь ко лбу и посмотрел налево. Там, у самого моря, поднимала толстые глинобитные стены крепость Суу. У причалов стояли недвижимо два корабля, широких гаула. Не обманул Йосеф – ждет!
– Вперед! – весело скомандовал Тот-Кто-Велит, и подбодрил ослика. А ушастый и сам оживился, заспешил, быстро кивая головой. Чуял воду, и стойло. И кормушку. И отдых от невыносимо долгого пути через пекло.
Крепость Суу стояла пустая. Ее давно забросили, не имея в ней особой надобности. Никакой контрабандист не станет прорываться к Нилу через безводную пустыню – здоровье дороже! А все корабли – из Аравии, из Индии и Тапробаны,[54] – шли отсюда на север, к устью канала Амнис Траянас, впервые прорытого еще при фараоне Нехо. Канал постоянно заносило песками, его чистили и при Дарии, и при Августе. Последним в череде «чистильщиков» отметился император Траян. Туда, к Амнис Траянас, лежит и его путь…
Из тени, отбрасываемой стенами, вышел Йосеф бар Шимон.
– Мир тебе, – сказал он, щурясь.
– И тебе мир, – ответил Зухос. Он еще не отошел после зноя и суши пустыни, и здорово расслабился, позволяя себе даже любезность. – Привез?
– Оба гаула твои, – сказал Йосеф, – если готова плата.
