Участие онтов в битве за Изенгард — один из самых достославных подвигов, описанных во «Властелине Колец»: благодаря их отваге и удалось сокрушить полчища орков, подручных Сарумана. Отныне Теоден больше не усомнится в советах Гэндальфа и будет с изумлением взирать на «странный лес». Ибо оттуда и «встала древняя сила, старинные обитатели Средиземья: они бродили по здешним местам, прежде чем зазвенели эльфийские песни…»
Как скажет Теодену Гэндальф, «это всего–навсего пастухи. Они не враги наши, да они нас вовсе и не замечают», хотя и становятся на сторону конунга Теодена. А тот меж тем с грустью замечает, что «…даже если мы победим, все равно много дивного и прекрасного исчезнет, наверное, из жизни Средиземья».
И Гэндальф вторит ему:
«Лиходейство Саурона с корнем выкорчевать не удастся… Но такая уж выпала нам участь».
Интересно, что сказал бы он про наше общество, осквернившее, сгубившее на корню многие первозданные места на земле ради своих корыстных интересов?.. А ведь именно в этом контексте следует понимать войну онтов против Изенгарда, Сарумана и орочьих полчищ: с их стороны это не что иное, как месть злым духам, покусившимся на вековечную святыню — природу. И Саруман, губитель деревьев, расплачивается за все сполна: он унижен — Теоден презирает его, а Гэндальф выставляет посмешищем. Ну а пока суд да дело, его решено оставить под надзором онтов.
Здесь история войн на время прерывается, и мы переносимся в Мордор, где Сэм с Фродо встречаются с Фарамиром, братом Боромира. Впрочем, Фарамир доводится ему сводным братом, да и по уму и благородству души он один из самых доблестных воителей в истории о Кольцах. В Фарамире и воинах его Фродо «видел светлокожих, темноволосых и сероглазых мужчин, полных достоинства и суровой печали… они — южные дунаданцы, потомки властителей Заокраинного Запада».
Стало быть, они — сыны древнейшего и благороднейшего из колен. Лицо у Фарамира было «суровое и властное; его устремленные на Фродо серо–стальные глаза глядели остро, проницательно и задумчиво».
У Фарамира с Фродо будет долгий разговор — из него–то он и поймет, сколько лиха хлебнул хоббит с Боромиром, защищая Кольцо.
«Сердце его [Фродо], однако, чуяло, что Фарамир, с виду очень похожий на брата, осмотрительнее, мудрее и надежнее его».
Затем Фарамир рассказывает Фродо о том, как увидел во сне своего брата мертвым, в каком–то странном, будто эльфийском, облачении… Фродо не удается утаить от проницательного Фарамира, что у них с Боромиром вышла размолвка, и все из–за великого Проклятия Исилдура. Но предоставим слово самому Фарамиру:
«Не знаю и не ведаю, какое вражеское достояние понадобилось Исилдуру: должно быть, некий могучий гибельный талисман, орудие лиходейства Черного Властелина. И если оно сулит удачу в бою, то наверняка Боромир, гордый, бесстрастный, зачастую безоглядный, жаждущий блеска побед Минас–Тирита и блистания своей воинской славы, неудержимо возжелал этим орудием завладеть».
Да уж, Фарамир и сам обо всем догадывается и так прямо и говорит об этом Сэму и Фродо: ведь он совсем не такой, как Боромир, — он воин куда более осмотрительный и благоразумный:
«Однако же не страшитесь! Я не подобрал бы этот талисман и на большой дороге. Если бы даже Минас–Тирит погибал на моих глазах и я один мог бы его спасти с помощью вражеского колдовского орудия, возвеличить Гондор и прославиться, то и тогда — нет! Такою ценой не нужны мне ни победы, ни слава, о Фродо, сын Дрого».
Потом Фарамир говорит, что он думает о войне:
«Воевать надо: мы защищаем свою жизнь и честь от убийцы, изувера и разрушителя. Однако не по душе мне ни сверкание острых мечей, ни посвист быстрых стрел, ни слава великого воителя. Все это надобно лишь затем, чтобы оборонить то, что мы обороняем светлый град, воздвигнутый нуменорцами, оплот памяти и хранилище древней мудрости, святилище красоты и светоч живой истины».
Впрочем, мудрый Фарамир не сказал еще своего последнего слова. По его разумению, все Люди давно потеряли надежду; но, «может статься, меч Элендила, если он и вправду заблещет, возродит ее в наших сердцах и срок нашей черной гибели отодвинется, но ненадолго. Разве что явится иная, неведомая подмога — от эльфов иль от людей. Ибо мощь врага растет, а наша слабеет. Народ наш увядает, и за этой осенью весне не бывать».
Размышляя о грядущих сумерках, Фарамир с невозмутимостью мудрого провидца предвидит конец своего Времени и Града и не тщится спасти их любой ценой. Он и правда мудрец, а кое–кто скажет — и фаталист, поскольку Фарамир не желает сворачивать со своего пути. Он напоминает хоббитам, что «злое безумство снедало их [нуменорцев] царства. Одни предались лиходейству и чернокнижию, другие упивались праздностью и роскошью…»
Чуть погодя по одному неосторожному слову Сэма Фарамир поймет, что Проклятье Исилдура все–таки у Фродо. Но он не пожелает его, потому что знает «накрепко: от иной гибели нужно бежать без оглядки». Затем, тихо проговорив, что все, верно, устали, Фарамир желает хоббитам доброй ночи; прощаясь, Сэм говорит ему то же, чем позже его будет попрекать родной отец, — что он во всем похож на мага.
Неприязнь, которую Денэтор питает к своему сыну Фарамиру, сродни его желанию возвеличиться над Гэндальфом, обретя куда большую духовную власть (ведь Фарамир себя считает учеником мага, и этого не скрывает) взамен власти светской, которую олицетворяет Арагорн. Поначалу Денэтор даже сожалеет, что Фарамир не оказался на месте Боромира. В венах Фарамира, как говорит Пиппину Гэндальф, течет истинно нуменорская кровь. Даже Пиппин, самый легкомысленный из хоббитов (и самый юный), угадывает в молодом воителе необыкновенное величие:
«В нем было высокое благородство, напоминавшее Арагорна, ну, может, менее высокое, зато ближе и понятнее: властитель иного склада, других времен, он все же наследовал и древнюю мудрость, и древнюю скорбь».
Однако Фарамиру то и дело приходится сносить незаслуженные укоры своего отца Денэтора:
«Зачем ты меня об этом спрашиваешь?.. Держишься ты почтительно, однако поступаешь всегда по– своему, не спрашивая моего совета… но я–то видел, что ты глаз не сводишь с Митрандира [Гэндальфа]… Давно уж он прибрал тебя к рукам».
Между Денэтором и Гэндальфом едва не вспыхивает ссора, и все из–за несходства между Боромиром и Фарамиром: первый действовал под влиянием своего отца, а второй — мага. Денэтор обращается к Фарамиру с такими словами:
«Я тебя знаю. Ты взял за образец властителей древности и стараешься выглядеть, как они, — величественным и благородным, милостивым и великодушным. Что ж, так и подобает потомку высокого рода, доколе он правит миром. Но в роковую годину за великодушие можно поплатиться жизнью».
А еще Денэтор говорит, что Боромир был ему добрым, верным сыном, ибо не учился ни у каких магов…
Вскоре Фарамира ранили в бою, и его вынес с поля брани князь Имраил. А тут еще к ране добавились усталость и тревога за отца — в точности как и у Эовин. Не случайно сердца их, в конце концов, соединятся (они даже расцелуются прилюдно — будто вопреки присущей Толкиену застенчивости).
В обличьи Дерхельма Эовин схлестнулась с Черным Главарем назгулов. Черный Всадник обрушил булаву на щит Эовин и разбил его вдребезги, а ей самой сломал руку. Но нанести деве последний удар назгул не успел: Мерри оказался проворнее и вонзил ему под колено меч. Эовин тоже пронзила его мечом — но под мантией и кольчугой оказалось пусто…
«Неистовый вопль стал протяжным, стихающим воем, ветер унес его, и вой захлебнулся вдали, и на земле его больше не слышали».
В этой трагической обстановке воины уподобляются неистовым берсеркам, одержимым поистине звериным духом.
«И войско двинулось, но мустангримцы больше не пели. «Смерть!» — в один голос грянули воины, и конная лавина, устремившись на юг, с грохотом пронеслась мимо убитого конунга».
Битва на Пеленнорской равнине завершается торжественным прибытием Арагорна на вражьем струге:
«На знамени было Белое Древо, как на стягах Гондора, но вокруг его короны семь звезд, а поверх — венец. Такого знамени, знамени Элендила, уже тысячи лет не видел никто».
