— Ну, мало ли я когда-то кем-то мог стать… А через пару лет мы выдадим такое, что все ахнут. Лавры, как начальнику, опять же достанутся мне. А ты как был бесхребетным гнилым интеллигентом, так и останешься им.
— А ну тебя… Слушай, Алексей Станиславович, — осторожно начал Дмитрий, — ты вроде собирался на время операции оставить отдел на меня.
— Это ты к чему?
— А к тому, что незачем тебе ждать до весны.
— Ишь ты какой прыткий… Ты сначала со своим хозяйством разберись.
— Это недолго, недели хватит.
— Вот тогда и поговорим… А может, ты меня заранее от моих лавров отпихиваешь?
— Что-то ты сегодня очень веселый.
— А почему бы и нет? — Дубровин улыбнулся и ласково положил ему руку на колено. — Просто очень рад, что ты наконец-то выбрался из этой ямы. Я ведь только тогда понял, насколько все серьезно, когда ты психанул и наорал на меня. И стал уже побаиваться, что это надолго.
— А у тебя так не бывало?
— Так, пожалуй, нет, — покачал головой Дубровин и вздохнул. — А еще, откровенно говоря, тому радуюсь, что теперь мне полегче будет.
— Ложился бы ты прямо сейчас на операцию.
— Сейчас не сейчас, а недельки через две сдам тебе дела и лягу. Кстати, тебе придется перебираться из своего закутка.
— Зачем?
— А затем, что noblesse oblige.[2]
— Я же серьезно.
— И я не шучу. Ты теперь не кустарь-одиночка, а глава солидной лаборатории и замначотдела. К тебе теперь на поклон будут идти, с заезжими гостями кофе будешь распивать, да и разносы учинять в комфортабельной обстановке сподручнее.
— Может, и секретаршу прикажешь завести?
— Со временем — обязательно, — серьезно сказал Дубровин. — Можешь даже сейчас подыскать себе какую-нибудь симпатичную девицу, если, конечно, Жанна не будет против.
— Ты что, серьезно?
— Конечно. Всякой писаниной самому заниматься нет никакой необходимости. Ты теперь — общественный капитал, и институт кровно заинтересован в том, чтобы использовать тебя с максимальной отдачей.
— Ладно, убедил, — пришлось согласиться Дмитрию. — Но, надеюсь, я не обязан сидеть в кабинете все время?
— Да хоть совсем не появляйся, лишь бы дело делалось.
— А куда прикажешь перебираться?
— В бывшие шумиловские апартаменты, естественно.
— Почему именно туда? — неприятно удивился Дмитрий.
— А потому, что больше свободных помещений нет. А чем тебе плох этот кабинет? — Дубровин сделал вид, что ничего не понимает. — Он даже лучше моего.
— Вот и давай меняться.
— Э, нет. Я человек консервативный, привычек своих не люблю менять. Бери у коменданта ключи — и вселяйся.
— Откровенно говоря, — пасмурно сказал Дмитрий, — я предпочел бы остаться в своем закутке.
— А я вот предпочел бы сейчас сидеть на зеленом бережку и подергивать удочкой. Да ведь нельзя… Хотя бы потому, что зима.
— Разве ты рыбак?
— Был, — вздохнул Дубровин и, помолчав, начал с улыбкой рассказывать: — А знаешь, у меня ведь тоже подобная история была — как у тебя с нами. Лет двенадцать назад я получил результаты, которые основательно противоречили одной из работ Александра Яковлевича. Я долго набирался смелости, чтобы сказать ему об этом. А когда он убедился, что я прав, первым же и поддержал меня. Лет мне было тогда примерно столько же, сколько тебе сейчас, и я примерно так же не понимал некоторых элементарных вещей, потому что спросил его, почему он сделал это. Он так посмотрел на меня, что я почувствовал себя последним дураком и начал извиняться. И знаешь, что он мне сказал? «Молодой человек, я слишком стар, чтобы служить чему-то еще, кроме истины». История, как видишь, повторяется.
— А ты тоже слишком стар?
— Я?.. Нет, наоборот, я слишком молод. И слишком честен, — серьезно сказал Дубровин.
Дмитрий хотел сразу пойти к Жанне и Ольфу, но, подумав секунду, зашел к себе в кабинет, заперся и развернул газету. При повторном чтении статья Михайловского показалась ему еще менее убедительной. Вот уж действительно — демагогия чистейшей воды… Но почему Михайловский написал ее? Неужели он действительно совсем ничего не понял? Поверить этому было нелегко. Все-таки Михайловский — фигура в науке далеко не рядовая, без упоминания его имени не обходится ни один учебник физики. «Совершенно перестал воспринимать какие-либо новые идеи», — вспомнил он слова Александра Яковлевича. Почему? «Достиг своего потолка…» А что, собственно, означает эта фраза? А если и он уже достиг своего потолка? Опять о том же… Все-таки почему он никак не может избавиться от этих мыслей? Черт возьми, совсем неплохо было бы походить на тех целеустремленных «сверхположительных» героев, которые, однажды решив что-то, без страха и сомнения идут по намеченному пути…
Он запрятал газету в дальний ящик стола, где лежала забытая «Королева Марго», и пошел к Жанне и Ольфу.
— Обедать идете?
— Так ведь рано еще, — сказал Ольф.
— Действительно, — пробормотал Дмитрий, взглянув на часы — не было еще и двенадцати.
— А с чего это у тебя так быстро аппетит разыгрался? — улыбнулась Жанна. — Вроде бы утром я кормила тебя нормально.
— Аппетит? — машинально переспросил Дмитрий. — Да мне и есть-то не хочется.
— А зачем тогда народ баламутишь? — уставился на него Ольф.
— Так это… — смешался Дмитрий. — Я думал, можно пораньше начать.
— Что начать?
— Работать.
— А мы, по-твоему… — начал Ольф и осекся, догадавшись, в чем дело. — Вот что… Ты хочешь сказать, пастырь, что наконец-то соизволил принять под свое крылышко стадо?
— Что за гнусный способ выражаться, — недовольно заявил Дмитрий.
— Да или нет?
— Да. — Они молча смотрели на него, и Дмитрий добавил: — Вышел приказ Александра Яковлевича… В общем, я назначен руководителем лаборатории. Постоянно.
Ольф вышел из-за стола — и вдруг замахнулся на него локтем.
— Как бы врезал сейчас… По-человечески сказать не можешь? Обедать пойдем, — по-козлиному проблеял Ольф, — пораньше начать, приказ вышел… Эх, ты!
— Ладно, виноват, братцы…
— Еще бы не виноват…
— Скажи ребятам, что после обеда объявляется общий сбор.
— Есть, товарищ начальник, — уже весело сказал Ольф. — А почему ты им сам не скажешь?
— Да ладно тебе, — усмехнулась Жанна. — У тебя язык тоже не отвалится.
— Это уж точно, — согласился Ольф. — Тем более такой, как у меня. Ладно, пойду последний раз исполнять свои временные функции.
Когда дверь за Ольфом закрылась, Жанна подошла к Дмитрию и боязливо спросила:
— Значит, у тебя… все кончилось?
— Да, — тихо сказал Дмитрий. — А ты очень боялась за меня?
