«либерального» эксперимента и решил посмотреть, что из этого выйдет.
А вышло все очень неплохо. Ребята, как правило, беспрекословно выполняли все их просьбы и отказывались всего несколько раз. И почему-то случалось это всегда с Мелентьевым. После первого такого отказа он сказал Дмитрию, недовольно морщась:
— Слушай, это все-таки не дело. Вы как хотите, а мне просто нужен постоянный человек, который помогал бы мне делать расчеты. И без всяких этих «не могу». Так, в конце концов, везде заведено.
— А у нас пока что этого не будет, — сухо сказал Дмитрий. — Один сказал «не могу» — попроси другого.
— Ну, смотри, — сказал Мелентьев и ушел просить другого.
Кто-то сделал ему расчеты, и он как будто успокоился. Но потом ему отказали во второй раз, в третий, и наконец он взорвался. Он пришел в их рабочую комнату, швырнул на стол пачку бумаг и накинулся на Дмитрия:
— Слушай, Кайданов, ты когда-нибудь наведешь порядок в своем хозяйстве?
— А что случилось?
— А то! Мне надо срочно посчитать вот эту муру, — кивнул он на бумаги.
— Подхожу к Полынину, а он — извините, Валерий Васильевич, не могу. Мальцев — то же самое. И Савин, видите ли, тоже не может. А кто может? Я что, должен всех обходить и как нищий клянчить, чтобы мне ради Христа сделали одолжение? Или самому прикажете сесть за эту, с позволения сказать, работу?
— Не кричи, — прервал его Дмитрий. — Дай сюда, я сам попрошу кого-нибудь.
— Во-во, нашел выход, — зло кинул Валерий. — Тебе-то они, конечно, не откажут, ты все-таки начальник.
— Ольф не начальник, но ему не отказывают. И Жанне тоже. Значит, просишь не так, как нужно.
— А! — взбеленился Мелентьев. — Я, видите ли, прошу не так. А как нужно просить? Я должен расшаркиваться перед ними: «Будьте добры, голубчик, пожалуйста, не можете ли вы, если вам не трудно…» — издевательским тоном тянул Мелентьев. — Так, что ли?
— Расшаркиваться не надо, а вот слово «пожалуйста» еще никому не мешало.
— Ну еще бы… Они же, все как один, в институте благородных девиц воспитывались…
— Прекрати! Я же сказал, что сам попрошу кого-нибудь.
— А в следующий раз они снова скажут «не могу»? Так не пойдет. Я еще раз предлагаю тебе: выдели мне одного человека, и чтобы без никаких «не могу».
— Нет, — сказал Дмитрий.
Мелентьев несколько секунд молча смотрел на него, повернулся и хлопнул дверью. Дмитрий взял его бумаги и пошел к Майе Синицыной.
— Если ты не очень занята, посчитай эти интегралы.
— Хорошо, Дмитрий Александрович, — сразу согласилась Майя.
Валерий вернулся через час, и Дмитрий, не поднимая головы от стола, сказал ему, что его выкладки у Майи. Мелентьев пробурчал что-то и до вечера просидел молча, не вставая из-за стола.
Но история на том не кончилась. Через два дня Мелентьев пришел взбешенный и, сунув руки в карманы, остановился перед столом Дмитрия и сказал хриплым, придушенным от злости голосом:
— Я только что от твоей любимицы, Кайданов. Я попросил ее посчитать еще один вариант, вот этот. — И он сунул под нос Дмитрию бумагу. — Здесь работы-то всего на час. И что, ты думаешь, она ответила мне?
— Что? — спокойно спросил Дмитрий.
— Что она
— А то, что я давал ей, она сделала?
— Да! Сделала! — сорвался на крик Мелентьев. — И не преминула мне заявить, что сделала не для меня, а для Дмитрия Александровича! Для вас, сударь!..
— Перестань! — резко сказал Дмитрий, и Мелентьев замолчал. — Я сам с этим разберусь.
— Да уж сделайте одолжение, Дмитрий Александрович, — язвительно сказал Мелентьев.
И Дмитрий пошел разбираться. Майя сидела за своим столом с покрасневшими от слез глазами, и в комнате было необычно тихо. Увидев его, она шмыгнула носом и виновато поднялась, комкая платок.
— Идем поговорим, — сказал Дмитрий.
Майя молча пошла за ним в кабинет и, когда Дмитрий закрыл дверь, села на диван и всхлипнула.
— Ну, успокойся, пожалуйста, — Дмитрий присел рядом.
Мелентьев назвал Майю его любимицей, что было верно только отчасти, потому что она была любимицей всей группы. Веселая, жизнерадостная, она смотрела на мир ласковыми, порой изумленно- радостными глазами. И помогать она была готова всем, даже когда ее не просили об этом. Видно, очень уж обидел ее Мелентьев, если она так сказала ему.
Майя все еще всхлипывала, и Дмитрий, погладив ее по вздрагивающему плечу, повторил:
— Ну ладно, Маечка, успокойся… Что случилось?
— Так, Дмитрий Александрович, — она подняла на него огромные влажные глаза. — Мне нетрудно посчитать эти интегралы, и я сделаю, если хотите… Но пусть он скажет по-человечески, а то… Вошел как какой-то хан, не поздоровался, бросил мне листок и цедит сквозь зубы: «Это к тому, что ты делаешь, и поскорее». И с другими он тоже так. А потом еще обижается, что ему помогать не хотят…
Она снова всхлипнула и спросила:
— Вы не сердитесь, Дмитрий Александрович? Может, я и неправильно поступила, но ведь…
— Да нет, Майя, я не сержусь… Иди работай.
— А это, — она потянулась за листком, — я сейчас посчитаю.
— Не нужно.
Дмитрий вернулся к себе. Валерия не было. Жанна посмотрела на него и спросила:
— Что там?
Дмитрий сел за стол и невесело сказал:
— А то, что наш гений Мелентьев иногда ведет себя как хам самой высшей категории.
Ольф хотел было что-то сказать, но Дмитрий не обратил на него внимания и уткнулся в бумаги Мелентьева. Он решил сам посчитать эти интегралы. Заняло это действительно меньше часа, и, когда Мелентьев пришел, Дмитрий протянул ему листки и, словно ничего не случилось, сказал:
— Получи свои расчеты.
Мелентьев, конечно, сразу увидел, что расчеты сделаны Дмитрием, пристально посмотрел на него и усмехнулся:
— Это что, надо понимать как воспитательную методу?
— Воспитаешь тебя, как же…
Мелентьев закурил, пододвинул свой стул к стулу Дмитрия и прочно уселся, готовясь к долгому разговору. Дмитрий безучастно ждал, пока он начнет. И Мелентьев начал:
— А тебе не кажется, что это не самый лучший выход из положения?
— Возможно, — согласился Дмитрий, разглядывая его. — Даже наверняка нет. Лучший выход из этого положения — если бы ты извинился перед Майей за свою грубость, и она досчитала бы твои интегралы. Но так как я еще ни разу не слышал, чтобы ты перед кем-то извинялся, то решил, что и сейчас не будешь.
— Правильно решил.
— Вот видишь…
— Отдаю должное твоей проницательности. Ну, а что дальше будем делать?
— А именно?
— Опять мне придется упрашивать их? А если они вдруг все откажутся?
— И это возможно.
— Ну, и что дальше?
— А как ты думаешь?
— Никак… Пока что, — с значительным видом сказал Мелентьев.
— Ну, так я за тебя подумал… Будешь отдавать свои листки мне, а я уж, так и быть, попрошу за тебя.
